И странная была любовь Веры. Вере казалось иногда, что в Шатрове она любит не его самого, а только одну черту в нем, одну черту, напоминавшую ей какое-то лицо, ослепительно-прекрасное. Но она не знала, где она видела это лицо. Не во сне ли?
Но одна эта черта уже покорила совершенно сердце Веры и она с мучительным и сладостным волнением ожидала свиданий, молчаливых и нежных, и запрещала Шатрову говорить о будущем.
Ланской опять уехал по делам, а Вера велела оседлать лошадь и поскакала к старому дубу, где ее уже ждал, как было у них условлено, Шатров.
Они долго ездили по осенним пустынным полям, наслаждаясь тишиной и прозрачностью.
– Пора, пора сказать мужу все, – говорил Шатров, чувствуя, что слова его звучат неубедительно.
– Но ведь мы не можем жить вместе… Не можем, – шептала Вера, склоняя голову, – ты сам знаешь, что любовь наша не для жизни обыкновенной… Куда она поведет нас? Бог знает…
Когда Шатров и Вера повернули назад к Ивнякам, они увидели, что навстречу им едут в двух телегах мужики.
Еще издалека было слышно, как они что-то горланят пьяными голосами; потом телеги пропали, спустились, очевидно, в балку и, наконец, вновь показались совсем уже близко. Мужики гнали лошадей вскачь. На передней телеге, стоя, правил большой широкоплечий мужик с черной с проседью бородой. Вера узнала лесника.
Когда телеги проскакали мимо, один из мужиков обернулся и крикнул:
– Эй, паны! Кишки берегите. Будет вам ужо на орехи.
Мужики дружно захохотали.
– Что это? – в ужасе спросила Вера. – Ничего не понимаю. Господи!
– Пьяные, – нахмурился Шатров и ударил лошадь хлыстом по шее.
Когда Шатров и Вера подъехали к старому разбитому грозой дубу, они заметили, что за косогором, в стороне Ивняков, что-то дымится.
– Ведь это пожар, – сказала Вера, задыхаясь от волнения.
– Не думаю, – пробормотал Шатров, – это бахчари костер развели. Картошку пекут.
– Скорей туда. Скорей, – крикнула Вера и пустила лошадь галопом.
Лошади покорно скакали рядом, но было трудно ехать по размытой от дождей черной дороге.
Все отчетливей чернел дым на зеленоватом небе. Теперь было ясно, что горят Ивняки.
– Господи, – простонала Вера, – ребенок там, Маша.
– Не бойтесь. Не бойтесь, – повторял Шатров растерянно, – ведь день теперь; с ним кормилица. Ничего страшного не могло случиться.
Около дома управляющего стояла новенькая, недавно присланная из земства, пожарная водокачка, но никто не подходил к ней, хотя в стороне, неподалеку толпились мужики и о чем-то громко спорили. Один без шапки, с рыжими вихрами на голове, все повторял, помавая рукой.
– По закону, и больше никаких. Исправник, небось, лататы задал… То-то и оно, братцы.
Кто-то из мужиков заметил Веру и Шатрова и бесцеремонно показал на них пальцем:
– Ага! Припожаловали.
Из флигеля вышел Ардальон Петрович и, весь красный, как медь, подойдя вплотную к лошадям Веры, сказал басистым топотом:
– Худо-с. Подожгли.
– Ребенок где? – крикнула Вера, бледнея.
– Не знаю-с, – пробормотал растерянно Ардальон Петрович.
Вера соскочила с лошади и бросилась к дому. Над домом мрачно вздымался густой черный дым. И закрученные, как огромные удавы, вились клубы из окон. Кое-где пламя, желтоватое и розовое, с легким шипением, обволакивало бревна.
Под вишней валялась на земле кормилица и голосила. Вера подбежала к ней и опять крикнула, схватив ее за плечо:
– Ребенок где?
Но кормилица, не отвечая, завыла громче.
Вера бросилась на крыльцо, откуда тоже валил черный лохматый дым.
Подоспевший Шатров схватил было Веру за руку, но она вырвалась от него и пропала на пороге, охваченная дымом.
Тогда Шатров бросился за нею, но тотчас же споткнулся и уже не мог подняться: над ним висели какие-то доски: очевидно, провалился в передней потолок. Так прополз он шагов пять, задыхаясь. Неожиданно вспыхнул перед ним золотисто-оранжевый огонь. На миг возникла в голове мысль: «Портьера горит в гостиной…» И тотчас же увидел Шатров на полу Веру. Она лежала недвижно, в опаленной амазонке, ногами вперед. И подошвы ее башмаков казались от огня красными.
Шатров попытался поднять Веру, и только тогда заметил, что голова ее придавлена бревном. Он с трудом приподнял его и, кашляя, понес маленькое тело назад; к выходу. Нести было трудно и страшно. И ноги ее волочились по тлеющему полу.