Овцы теперь не спали и, слушая пенье, сбились в кучу и повернули робкие морды на восток, откуда медленно текло солнце, огромное, тускло красное. И облака на небе были, как пепел, лишь по краям чуть розовые.
Потом развеялся утренний туман и стал виден за балками на высоком кургане каменный идол – баба скифская. А на голове у идола чернело что-то. Это был стервятник – большой и темный.
Овчарки завыли, вторя Даниилу.
Стервятник тяжело поднялся на больших крыльях и где-то пропал в сизой мгле.
Но овцам было страшно. Стадо подвигалось на восток. Овцы то останавливались и щипали сухую полусожженную траву, то стремительно бежали, пыля; в ужасе они вытягивали жалкие морды со слезливыми глазами, как будто умоляя пощадить их.
Впереди бежал большой черный баран на хрупких ногах. У него были крутые упрямые рога, но глаза такие же робкие, как у овец. И он, как овцы, предчувствовал недоброе, и боялся.
Теперь солнце стояло высоко в небе. Душный день медленно сгорал. Свет был ослепительный, но белизна эта была не менее ужасна, чем ночной мрак: что-то зловещее, непреклонное и могильное было в ней. Трудно было дышать.
От духоты разболелась голова у подпаска, и он, не умея произносить слова, мычал, как животное, наводя тоску на Даниила и овец. Утомившись, замолчал и подпасок. И такая знойная и мертвая тишина наступила, что вдруг все стали, как вкопанные – и люди, и овцы. Стояли и ждали. И вот закурилась вдали степь лиловым дымком. И, крутясь, побежал по степи сизопыльный столб. Взвился ветер перед степной грозой, как хищник крылатый. Ударил тараном крепкий гром.
И пришла, смеясь, в степь гроза, ярая, пламенная, косматая. Неистово ринулась наземь, обжигая молнией древние курганы.
И не зги не было видно, когда собрались по зову грозы, черные, как омуты, тучи. И хлынули темные потоки.
Заметались овцы; завопил подпасок; закричал Даниил. И все смешалось во мраке. С диким блеяньем бежали овцы к далеким балкам, смутно чуя убежище среди кустов и камней.
Один лишь ягненок слабоногий, опрокинутый ветром отстал от стада, закружился, ища мать. Но никто не услышал воплей влажных и нежного плача.
Прошла черная гроза. Засинело небо и золотом зачервонилась степь.
Поет Даниил; ведет баран круторогий усталое стадо к новому пастбищу…
А там покинутый плачет ягненок и кружится странно по глухонемой земле.
И вот чернеет крепкокрылый стервятник над степью – и видит, и видит…
Вот он кружит молчаливо – все ниже и ниже, и в миг единый камнем летит на припавшего к земле ягненка.
И вот уж когтит черный и красноглазый. Забился слабенький под кривыми когтями.
А степь молчит. И на запад течет багровое солнце.
Цыган и Жучка
Управляющий привез из города двух щенков – Цыгана и Жучку. Они уже ели овсянку и обещали стать псами большими и крепкими.
Породы они были плебейской, но что-то в них было от овчарки.
Управляющий сказал:
– Из этой дряни выйдут цепные псы. Мы их воспитаем.
У кирпичного сарая, где стояла молотилка, была пристройка, тоже из кирпича, вроде чулана. Туда заперли щенков.
Кривой и старый сторож Феодор, у которого всегда тряслись руки и ноги, как в лихорадке, приносил псам воду и пищу раз в сутки, после обеда.
Он приотворял дверцу и говорил:
– Эй, вы! Твари Божьи! Вот вам пропитание!
В чулане было темно. И глаза у щенков горели, как рубины, красноватыми, мрачными огоньками.
Цыган и Жучка тосковали и жалобно скулили. Они помнили мягкую, теплую материнскую грудь, сладковатое приятное сучье молоко и веселое солнце, о котором напоминал им тонкий луч на земляном полу, падавший от дверной щели.
Скучно жить в кирпичной тюрьме без матери и солнца. И сердце становится темным, как злая ночь вокруг. И хочется укусить человека, почуять запах крови и, пожалуй, глотнуть теплой, соленой влаги.
Цыган напорол себе лапу на гвоздь и долго ее зализывал. Цыган знает вкус крови.
Однажды днем подошли молодые люди к чулану, и стройная, нежная девушка с печальной улыбкой сказала спутникам:
– В этом чулане два щенка. Их Фома Фомич хочет сделать цепными… Мне их жалко… Темно им бедным и скучно.
А молодой инженер, с невинными серыми глазами, сказал деловито:
– Нельзя, Лиза, быть такой сентиментальной. Полкан совсем ослеп. А ночью без собак беда. Вон Воловий хутор опять ограбили и у Сердюковых жеребца увели.
– Я хочу их посмотреть, – сказала девушка.
Позвали Феодора, и он дрожащими руками отпер чулан и приотворил его.
Послышалось глухое ворчанье. И все почувствовали острый запах.