В скором времени на могиле молодого человека появился простой, но приличный надгробный памятник, надпись на котором гласила, что его воздвигла убитая горем вдова. Если принять во внимание, что деньги исходили от леди Кэролайн, а горе от Милли, то в надписи этой было не больше лжи, чем во всех подобных надписях, — разве только что слово «вдова» следовало бы для большей точности поставить во множественном числе.
Впечатлительная и мягкосердечная Милли каждый день посещала кладбище, как и полагается вдове, и подолгу грустила здесь, находя в том неизъяснимую отраду. Каждый день она приносила на могилу свежие цветы, и, расхаживая во вдовьем уборе по кладбищенским дорожкам, она, при своей чувствительности и живом воображении, сама уже почти верила, что была когда-то женой того, кто теперь покоился под надгробным камнем. Как-то раз под вечер, когда Милли, по обычаю своему, любящей рукой украшала могилу, мимо ограды прошла леди Кэролайн в сопровождении нескольких знакомых, гостивших тогда у графа, и те, увидев Милли, остановились, долго смотрели на нее и обменялись замечаниями о том, какое это трогательное зрелище и как сильно молодой человек, должно быть, любил свою нежную подругу. Странный огонек — отсвет душевной боли вспыхнул в глазах леди Кэролайн, как будто она в этот миг впервые позавидовала Милли в ее праве на скорбь, которое сама же так усердно старалась ей передать. Из этого можно заключить, что чувство к покойному мужу еще теплилось в ее сердце, хотя и замутненное и подавленное сторонними соображениями.
Но этому столь удобному для обеих молодых женщин устройству внезапно пришел конец. Однажды, когда Милли, как обычно, принесла цветы, леди Кэролайн, давно уже поджидавшая ее, прячась в церкви за алтарем, вышла вдруг ей навстречу, бледная и взволнованная.
— Милли, — сказала она, — пойди сюда! Мне нужно поговорить с тобой. Даже не знаю, с чего начать. Я прямо чуть жива!
— Сочувствую вам, миледи, — удивленно проговорила Милли.
— Отдай мне это кольцо! — воскликнула леди Кэролайн, хватая девушку за левую руку.
Милли быстро отдернула руку.
— Я тебе говорю, отдай! — вне себя крикнула леди Кэролайн. — Ах, да ведь ты ничего не знаешь!.. На меня свалилась такая беда, какой я и не ожидала. — И, нагнувшись к девушке, она что-то прошептала ей на ухо.
— Ах, боже мой, миледи! — воскликнула пораженная Милли. — Что же вам теперь делать?
— Ты должна сказать, что все твое признание было неправда, выдумка, преступная ложь, смертный грех! Что это я заставила тебя так сделать, чтобы обелить себя. Что в Бате он обвенчался со мной, а не с тобой. Одним словом, надо сказать всю правду, как она есть, иначе я погибла — отверженная всеми, опозоренная! И это уж навсегда!
Но есть предел податливости даже таких кротких существ, как Милли. К этому времени она уже утвердилась в мысли, что умерший юноша всегда принадлежал ей и что она имеет бесспорное право носить его имя; она так привыкла считать его своим мужем, грезить о нем как о своем муже, говорить о нем как о своем муже, что отдать его другой женщине только потому, что ей так велели, было выше ее сил.
— Нет, нет! — воскликнула она в отчаянии, — я не могу от него отказаться, я этого не сделаю! Вы отняли его у меня, когда он был жив, и вернули его мне, только когда он умер. А теперь я его не отдам! Я его вдова перед богом — я, а не вы, миледи! Потому что я люблю его, и горюю по нем, и ношу его дорогое имя, а вы ничего этого не делаете!
— Нет, я люблю его! — крикнула леди Кэролайн, сверкая глазами. — Он мой, и я не уступлю его такой, как ты! Да и как это возможно, раз он отец этого несчастного ребенка, который должен у меня родиться? Он нужен мне! Милли, Милли, да пожалей же ты меня, злая упрямица, пойми, в каком я ужасном положении! Все эта глупая поспешность, наше женское проклятие! Зачем я не подумала, не подождала! Ну же, Милли, верни мне то, что я тебе дала, и обещай, что поддержишь меня, когда я все расскажу!
— Ни за что! Ни за что! — страстно и чуть не плача вскричала Милли. Посмотрите на этот памятник! Посмотрите на мое платье и креповый вуаль, на это кольцо; вслушайтесь, каким именем все меня называют. Если вам дорога ваша честь, так мне моя тоже! После того как я перед всеми признала его своим мужем, а себя его женой и приняла его имя, и оплакивала его как самого родного, близкого человека, — да как же я теперь скажу, что все это неправда? Такой срам на мою голову!.. Нет! Я этого не допущу. Я поклянусь, миледи, что вы солгали, и мне поверят. Мой рассказ куда больше похож на правду — и ваш, а не мой, посчитают выдумкой. Но, ради бога, миледи, не доводите меня до этого! Сжальтесь, не отнимайте его у меня!
Бедная мнимая вдова так терзалась при мысли о грозящем ей позоре, что леди Кэролайн, несмотря на собственные заботы, невольно почувствовала к ней жалость.
— Да, я понимаю твое положение, — сказала она. — Но подумай и о моем! Что мне делать? Если ты меня не поддержишь, люди скажут, что я все это выдумала, чтобы спастись от бесчестья. И даже если покажу запись в церковных книгах, найдутся злопыхатели — их на свете сколько угодно! — которые станут утверждать, что это подделка, и большинство все-таки поверит тебе. Я ведь даже не знаю, кто у нас были свидетели!
Таким образом, очень скоро обе молодые женщины поняли, что даже сейчас главная их сила в единении — вывод, к которому и до них приходили многие в минуту опасности, — и уже более спокойно стали совещаться. После чего Милли, как обычно, пошла домой; леди Кэролайн тоже вернулась к себе и в ту же ночь призналась во всем графине, своей матери, но только ей одной, и никому больше. А через несколько дней леди Кэролайн и ее мать отправились в Лондон, где немного погодя к ним присоединилась Милли; в деревне же стало известно, что она для поправки здоровья уехала в какоето курортное местечко на севере Англии, где были целебные источники, и что деньги на эту поездку ей дали графиня и ее дочь, принимавшие живое участие в судьбе одинокой и беззащитной вдовы.
В начале следующего года Милли вернулась в деревню с младенцем на руках. Жена и дочь графа в это время путешествовали за границей и вернулись только осенью, а Милли еще до того снова уехала, навсегда покинув дом дровосека, своего отца, ибо ее обстоятельства значительно изменились к лучшему: у нее был теперь свой домик в городке за много миль к востоку от ее родной деревни, и ей с ребенком, стараниями леди Кэролайн и ее матери, было назначено пожизненное содержание — небольшое, но достаточное для того, чтобы жить безбедно.
Через два или три года леди Кэролайн вышла замуж за маркиза Стонэндж, который был гораздо старше ее и давно уже за ней ухаживал, не внося, впрочем, в это дело большой страстности. Он не был богат, но принадлежал к самой высшей знати, и они много лет прожили в полном согласии, хотя брак этот не был благословлен потомством. Тем временем сын Милли — все считали мальчика ее сыном, да и сама она привыкла смотреть на него как на своего рос и процветал и любил Милли всем сердцем, как она того и заслуживала за свою беззаветную любовь к нему; ибо с каждым днем она все яснее различала в его облике черты того человека, который при жизни владел ее девичьим сердцем и не утратил этой власти и после смерти.