— Помогите несчастному солдату, принявшему муки за родину от большевистской чрезвычайки… — услышал Сергей позади себя голос.
— …Усечены все пять пальцев на руке, безжалостно гнусным способом. Помогите во имя патриотизма.
Обернувшись, Сергей увидел какого-то весьма подозрительного субъекта, протягивающего к нему руку. «Новый способ выпрашиванья», — подумал он. Но помочь «во имя патриотизма» не мог, да и не имел ни малейшего желания.
Наконец, он нашел толкучку, шумную и крикливую, где продавалась разная разность и больше всего обмундирование, английские плащи, ботинки, все вплоть до разворованных казенных седел и вещевых мешков.
— Беру франки и доллары! — подскочил к нему некто в сером. — Имеете, господин?
— Купите часы, — отвечал Сергей.
— Часы? Кажите. Эти? Сколько?
— Тысячу рублей.
— Пятьсот желаете?
— Давай пятьсот, — усмехнулся Сергей.
С деньгами в руках он зашел в первый попавшийся кабачок. На пороге же его оглушил чей-то пьяный басистый голос, оравший: Давай национально Российский марш… Сукин сын, большевистская твоя башка…
Было душно, накурено, и пахло затхлостью. Хрипел граммофон. Поев, Сергей поспешно вышел.
На оставшиеся четыреста рублей купил две пары офицерских погон, иголку и ниток.
Хозяин лавчушки, торговавший всяким барахлом, с особенным любопытством посмотрел на Сергея и даже усмехнулся.
Должно быть, ему странным показалось, для чего это солдату в серой шинели понадобились подпоручиковы погоны.
На всякий случай Сергей поспешно смешался с народом, завернул за угол и торопливо пошел, разыскивая укромное местечко, где он мог бы преобразиться.
Через час, немного волнуясь, он, как офицер Добровольческой армии, шел по улице, отыскивая необходимый ему дом.
Нашел. На дверях медная дощечка и на ней:
Присяжный поверенный Г. К. Красовский.
— «Это теперешний каратель, — решил Сергей. — Ну, что же, войдем».
И он нажал кнопку электрического звонка.
Четвертый день, как живет Сергей в удобной, но совсем непривычной для него обстановке крепкотелой буржуазной семьи.
Встретили его по письму даже приветливо, — как своего человека.
— Скажите, но почему вы так запоздали? — с легким укором спрашивала его хозяйка. — Ведь письмо вам было передано уже давно.
— Ничего не поделаешь, знаете, служба. Предполагал выехать раньше, но задержали.
Ему отвели комнату небольшую, но уютную, обставленную тяжелой мебелью и широким кожаным диваном, служившим ему вместо кровати.
И вот каждый день, по утрам, Сергей уходит, инсценируя «дела службы». Возвращается к обеду, а вечера проводит за чаем в столовой, посреди кружка друзей и близких знакомых Красовского.
Семья была выдержанная и даже тонная. Видно было, что ее внутренний механизм работает ровно и без перебоев, а жизнь течет плавно, своим чередом, как будто ничего особенного вообще и не происходит.
Во всяком случае, если где-то в стороне кипело, бушевало, разбивалось, рушилось, то непосредственно Красовских не задевало и на семейном уюте ничем не отражалось.
Красовские как бы умышленно закрывали глаза на все кругом происходящее, в лучшем случае считая все это каким-то недоразумением, неприятным инцидентом, а в худшем — беспорядком, который скоро уляжется, утихомирится для того, чтобы уступить дорогу плавному течению, прежней спокойной жизни. Как-то раз, обиняком, Сергей задал хозяйке вопрос: — не думает ли она, что в конце концов пора бы изменить теперешний уклад жизни?
— Ну, а как же может быть иначе? — пожав плечами, ответила она. — Ну, я понимаю, в верхах там, другой образ правления, парламент, конституция. Но зачем же личную-то жизнь ломать?
И в голосе ее было столько неподдельного удивления и непонимания, что Сергей промолчал и перевел разговор на другую тему.
Однажды он лежал на диване, когда послышался женский голос:
— Константин Николаевич! Идите чай пить!
«Ах, ты чёрт, — мысленно обругал себя, вскакивая с дивана, Сергей. — Да ведь это меня же».
И ответил поспешно:
— Сию минуту, Ольга Павловна! Зачитался, что даже не слышу.
За чаем собралось несколько человек. Ольга Павловна, — женщина лет тридцати пяти, в меру подкрашенная и подведенная, ее брат — тучный господин с жирным баском и лаконическими резкими суждениями обо всем. Чья-то не то племянница, не то крестница, куколкой наряженная, Лидочка. И еще какой-то субъект неопределенной категории, с козлиной бородкой, весьма интеллигентным лицом и тщательно отутюженными складочками брюк. Он был тощ и желчен; фамилии его Сергей не расслышал.
— Сегодня доллар поднялся ровно в два раза, — громко проговорил тучный господин, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Это грабеж, форменный! Неслыханная вещь! За один день на сто процентов!
— Удивительно, — проговорил Сергей. — Что бы это значило?
— А то, что плохо работаете, господин офицер. Все отступления да отступления.
— Но постой, мой друг! — вмешалась хозяйка, очевидно, желая смягчить его резкость. — Почему же ты так говоришь Константину Николаевичу, точно это от него зависит.
— На это есть причины чисто стратегического характера, — ответил Сергей. — И я думаю никто не сомневается в том, что в конце концов Добровольческая (он чуть-чуть не сказал было Красная) армия сумеет разбить эти банды.
— Не сомневаются? — И тот иронически посмотрел на него. — Нет, сомневаются, раз доллар вверх скакнул. Отчего он скачет, вы знаете?
— Нет! — откровенно сознался Сергей.
— Ну, то-то! А скачет он оттого, что спрос на него большой. А спрос почему? Да потому, что уши навострили все, как бы чуть что, так и до свидания. С нашими-то цветными тряпками за границу не уедешь. А вы говорите, — не сомневаются. Нет, уж у меня доллар на этот счет лучше всякого барометра.
— Константин Николаевич! — перебила их Лидочка, которой надоел этот разговор. — Вы на фронте были?
— А как же? Был, конечно.
— И красных видели? Пленных? — добавила она. — Расскажите, какие они?
— Какие? Вот, право, затрудняюсь сказать. Люди как люди. Все больше крестьяне и рабочие.
— А вы… вы их не расстреливали? Сами, конечно?
— Нет, не расстреливал, — ответил он несколько насмешливо.
— Аа! — разочарованно протянула она. — А я думала почему-то, что вы сами. Скажите, а вы видели, как это их?..
— Лидочка, перестань, что это ты за чаем о каких неприятных вещах говоришь, неэстетично даже, — молодая девушка и вдруг — такие разговоры.
Лидочка немножко обиделась: мало ли что не эстетично, а раз интересно.
В комнате было чисто и тепло. Сверху из-под абажура лился ровный, мягкий свет, и бисерные нити спускающейся бахромы играли огоньками разноцветно.
Тощий господин, просмотрев газету, отложил ее в сторону и сказал, обращаясь к Сергею:
— Читали?.. Нет? Какую новость еще выкинули. Все просоциализировали и дома, и имущества, и храмы, — кажется, больше нечего было. Так нет, решили еще социализировать женщин! — проговорил он раздельно и едко усмехаясь. — Женщин от шестнадцати лет и выше. Вот смотрите, официальное сообщение.
Сергей посмотрел, — точно официальное сообщение в виде вырезки из «Правды» было налицо.
— Может быть, здесь преувеличивается несколько, — осторожно заметил он. — Вряд ли они могли решиться на такую меру. Ведь это вызвало бы целый бунт.
— Э! Одним бунтом больше, одним меньше. Не все ли им равно? А что это правда, так я и не сомневаюсь. Например, знаете, у них там для Совнаркома некая госпожа Коллонтай есть. Шикарная, конечно, красавица, брильянты, меха и все такое прочее. — Он посмотрел искоса на скромно опустившую глаза Лидочку и добавил с некоторым раздражением. — Да неужели же не слыхали? Ведь об этом все говорят.