Судья Лифанов начинает зачитывать приговор.
«— …Данными судебного следствия установлено, что фельетон „Шумит ночной Марсель“… дает правильное освещение факта недопустимости совмещения работы следователя с игрой в ресторане „Восторг“, и читателям этот факт дан для оценки с точки зрения общественности, по мнению суда, верно, а в отношении нанесения оскорбления следователю Филатову ни на чем не основано. Таким образом суд считает деяния гражданина Голикова по статье 175 УК не доказанными…»
Судья продолжал чтение:
«— …по статье 173 УК он, Голиков, изобличается вполне. Исходя из изложенного… приговорил гражданина Голикова Аркадия Петровича… подвергнуть лишению свободы сроком на одну неделю… Суд, приняв во внимание, что Голиков социально опасным для общества не является… считает возможным наказание Голикову смягчить, заменив лишение свободы общественным порицанием на общем собрании сотрудников редакции „Звезда“… Меру пресечения Голикову избрать подписку о невыезде…»
В те дни шумел не «ночной Марсель» — Пермь шумела.
— Неужели все-таки удалось упечь в тюрьму этого резвого фельетониста?
— Неужели наш суд осудил Гайдара?
5 апреля 1927 года в «Правде» появилась статья «Преступление Гайдара».
«Форма фельетона не понравилась, — говорится в статье. — Выходит, что фельетонную форму произведений надо изгнать из газеты. Но под силу ли сделать это нарсуду 2-го участка г. Перми? Нет и нет… Рабочий-читатель знает, что партия и Советская власть на газету смотрят не так, как нарсуд 2-го участка г. Перми… „Преступление“ Гайдара рабочим читателем воспринято как его заслуга. Читатель толкает Гайдара на новые такие преступления…»
Пермь Гайдар вспоминал с любовью. Сберегал дружбу, переписывался со многими «звездинцами», в частности с Борисом Никандровичем Назаровским.
«Здравствуй, Борис!
…За эти два года — что мы не видались — постарел я также ровно на два года… Много за это время я ездил по Северу, а теперь вот уже полгода, как живу в Москве. Не работаю пока в газете нигде, но скоро буду работать — потому что долго без газеты скучно. За это время в ГИЗе у меня вышла повесть „Школа“…
Лиля жива и здорова, работает редактором радиопионерской газеты. Тимур — нигде не работает — все больше бегает, загорает и задает вопросы приблизительно такого рода: „Что такое батарея?“ — „А это вот одна пушка, да еще другая пушка, да еще пушка, вот тебе и батарея“. — „А почему лес — не деревья, а лес?“ — „А это одно дерево — значит дерево, а другое дерево, да третье дерево, да еще деревья — вот тебе и лес“. (Пауза.) „А если батареи с лесом сложить (???), что тогда получится?“…
Боренька! У меня к тебе огромная просьба исключительной важности… Здесь одно очень почтенное издательство должно в срочном порядке издать мою повесть („Лбовщина“, переработанная вместе с „Давыдовщиной“). Но вот вся беда — у меня нет ни рукописи, ни одного экземпляра „Лбовщины“ („Давыдовщина“ есть)… Может быть, ты достанешь в Перми и пришлешь мне эту книжку. Может быть, у тебя остался экземпляр…
Если бы я не знал, что ты добр, как Христос и Магомет вместе взятые, я был бы уверен, что, прочтя сии строки, ты злорадно сказал бы: „Ага, сукин кот, то не писал, не писал, а то как понадобилась книга, сразу нашел время… Так вот, пусть…“
Но остерегись, Борис, так поступать. Ибо, как ты человек, изучавший диалектику и философию, должен помнить слова св. Нафанаила-постника, который писал о царе Егудииле: „Всуе сей человек к Господу возводит очи, моля — Господи даждь мне — ибо очерствело сердце его (Егудиила) многажды проклинаемое всяк день всуе просящими его“.
Под письмом дата: 1/IX 1930».
В письме нужно пояснить некоторые места.
«Много… ездил по Северу»: с декабря 1928-го по февраль 1930-го Аркадий Гайдар работал в архангельской газете «Волна» («Правда Севера»).
Разговор об артиллерийской батарее не случаен. Полигон находился в Кунцеве, неподалеку от дома, где мы снимали комнату. Миновав лесок, перебравшись за овраги, можно было наблюдать с пригорка из-за цепей охранения за учебными стрельбами. Напомню, что именно в Кунцеве Аркадий Гайдар написал рассказ «Четвертый блиндаж» о попавших случайно под артиллерийский обстрел ребятишках.
Книга, о которой идет речь, пришла из Перми незамедлительно — тоненькая, очень похожая и форматом и зеленоватой бумажной обложкой на школьную тетрадь. Называется она «Жизнь ни во что», а «Лбовщина» стоит как подзаголовок. Отдельным изданием повесть вышла в Перми тиражом 8 тысяч, мгновенно была раскуплена, но Б. Назаровский все же достал книжечку для автора.
Самое важное, однако, что «одно очень почтенное издательство», собиравшееся, как писал Аркадий Гайдар, «в срочном порядке издать» «Лбовщину», переработанную вместе с «Давыдовщиной», свое намерение так и не осуществило. По той простейшей причине, что рукопись от автора не поступила.
Почему Аркадий Гайдар не представил ее в издательство? Попробуем догадаться.
«Эта повесть — памяти Александра Лбова, человека не знающего дороги в новое, но ненавидящего старое, недисциплинированного, невыдержанного, но смелого и гордого бунтовщика, вложившего всю ненависть в холодное дуло своего бессменного маузера, перед которым в течение долгого времени трепетали сторожевые собаки самодержавия…» — такие слова предпослал автор началу повести «Жизнь ни во что». Он писал ее быстро, каждая законченная глава сразу уходила в набор и номер за номером появлялась на страницах «Звезды».
Страстность вступительных слов, напряжение, с которым Аркадий Гайдар работал, показывают, что тема его увлекла, захватила. Даже что-то глубоко личное чувствуется в этой увлеченности.
Может, всплыли в памяти рассказы родителей о 1905 годе?
Может, сближали автора с героем повести какие-то черты характера? Вспомним автобиографию: «Частенько я оступался, срывался, бывало даже своевольничал…»
Когда повесть вышла, журнал «Книгоноша» отозвался о ней одобрительно:
«Гайдар-Голиков обнаружил достаточно умения и революционного пафоса… Читается вещь легко и увлекательно… Язык повести образен, интересен… После „В дни поражений и побед“ „Жизнь ни во что“ большая победа Гайдара-Голикова».
Победа? Так ли это?
Творческий путь многих состоявшихся писателей — тяжелый, от книги к книге — подъем. Встретятся скальные обрывы, глубокие расщелины — может загрохотать камнями обвал. Одному удается в начале пути, еще у подножия, наметить трассу, которая, если упорно работать, не сдаваться, не трусить, приведет в конце концов вопреки всем препятствиям к той горной вершине, что назначена ему судьбой и талантом. Другой не сразу найдет такой маршрут.
Чтобы понять путь Аркадия Голикова к Аркадию Гайдару, нужно вернуться к его первой повести, которую так единодушно и, если убрать грубость, вроде справедливо разругала критика. В книге «Аркадий Гайдар», одной из лучших об этом писателе, созданной уже в послевоенные годы, ее автор В. Смирнова пишет:
«Когда я сейчас вновь перечитала повесть, я увидела, что ей не хватало вкуса, общего замысла, цельности композиции. Поначалу она выливалась из массы собственных впечатлений и размышлений, а под конец — автор словно выдохся и свел все к „приключениям“ героя».
О вкусе, композиции, массе впечатлений — совершенно согласен. Листаешь рукопись «В дни поражений и побед», особенно первые тетради, и даже по почерку видишь, как спешит перо, как рука не поспевает за памятью. И очень редко поиск слова притормозит руку.
Все, что составляет содержание первой части повести — осажденный белыми Киев, курсы краскомов, бои с бандами на подступах к городу, — все это с Аркадием Голиковым было и написано «как было». Но без силы литературы и без убедительности мемуаров. Однако сейчас, когда знакома и различима его интонация, не так уж трудно увидеть и на страницах первой повести проблески будущего гайдаровского мастерства. Они прорываются редко, фразой, абзацем, даже словечком, как вспышки маячного огня, который подсказывает кораблю место, помогает проложить курс. Чем дальше листаешь страницы, тем проблески чаще.