Выбрать главу

— О тоска, моя нимфа Эгерия! Как я рад, что опять бодрый холод объятий твоих освежает усталую душу мою! Как грозовая туча в летний зной поит благодатною влагой эту бедную землю, всегда жаждущую цветов, так и ты — о тоска! — увлажаешь одинокое сердце моё, и от свежести твоего веяния расцветают в нем цветы ненависти моей к этой туманной, полумёртвой жизни, к этим бездушным людям, покорным рабам её.

Это говорил чёрт, и из слов его всякий проницательный человек сразу же, разумеется, увидит, что чёрт был декадент и ницшенианец, — стало быть, не только действительно существующий, но и самый модный чёрт. Он шёл в тумане по улице и искал дом, над входом в который не было бы креста, начертанного мелом.

«Как скверно стало на земле, — думал он. — Мне совершенно нечего делать на ней — нет ни души, достойной внимания. Убийственно бездарны стали люди, до тошноты неинтересны и мелки… Особенно теперь, когда среди них с новой силой расцветает проповедь личного самоусовершенствования и борьбы со страстями. Глупцы! Они думают, что ещё имеют страсти, когда в них остались одни похоти… Но вот форточка, не ограждённая крестом от моего визита, войду! Может быть, увижу что-нибудь интересное…»

Чёрт превратился в снежинку и, влетев через форточку в комнату, бесшумно упал на подоконник.

У окна стоял стол, а за столом сидел Иван Иванович Иванов. По душевному складу своему это был человек «интеллигентный», а профессией его было стремление к достижению духовного совершенства, которое он и внедрял в себя ежесуточно путём продолжительных бесед со знакомыми и посредством чтения душеполезных книг. Так как всё это происходило в последний день святок, Иван Иванович, сидя за столом, подводил итоги пережитого за истекшие две недели и был погружён в самого себя. Человек, занятый самосозерцанием, всегда несколько похож, с одной стороны, на Нарцисса, с другой — на муху в патоке; по этой причине Иван Иванович не заметил ни снежинки, влетевшей в форточку, ни того, как она превратилась в маленького чёртика.

Закрыв глаза, Иван Иванович с унынием всматривался в картинку, которую он видел однажды в каком-то журнале и теперь восстановил в своей памяти: картинка изображала огромного спрута, который пожирал рака, крепко обняв его своими щупальцами.

«Вот и я, — думал Иван Иванович, — вот и я — как этот рак, а жизнь, как спрут, высасывает из меня мои соки. Я стремлюсь побороть её тлетворное влияние, я хочу победить мои страсти, а она своими цепкими и страшными щупальцами хватает меня и влечёт туда, где кипят вакхические оргии, где в человеке пробуждается животное, где гаснет в нём всё чистое… Я должен бы посвящать все силы мои, весь мой ум на дело воспитания из себя личности отзывчивой, как эхо, на все… благородные, возвышающие душу впечатления бытия… я должен бы быть мужественным защитником моих прав, попранных прав личности… и вместо всего этого… я три раза был в маскараде… был в ресторане и даже… унизил женщину!..

…Положим, она — хороша! Боже, как она хороша!.. Но всё-таки она жена другого… Чужая жена… как это низко с моей стороны!

…Хотя, впрочем, она не совсем чужая мне… она жена Егора, а Егор мой старый товарищ, мой задушевный друг… да-а! Быть может, это обстоятельство несколько сглаживает мою вину, но всё-таки, всё-таки!.. Хорошо ещё, что я всегда сознаю свои пороки, это поднимает меня в своих глазах… это очень утешительно!.. Но-о, чёрт! если б я мог вырвать страсти из своего сердца!»

— Вы попробуйте, — раздался вежливый голос. — Если угодно — я могу помочь вам в этом…

Иван Иванович быстро поднял голову и вздрогнул, — при виде чёрта всегда вздрагиваешь.

— Извините… я не заметил, когда вы вошли… Если не ошибаюсь — имею честь видеть… чёрта?

— Именно, — сказал чёрт.

— Гм… гм… чему обязан удовольствием?..

— Да просто я зашёл к вам от нечего делать. Ведь сегодня — вы знаете? — канун крещенья, и нас, чертей, в этот день отовсюду изгоняют. На улице туман, сырость… скверная зима в этом году! И вот я, зная вас за человека гуманного…

Иван Иванович был смущён. Он никогда не относился серьёзно к вопросу о бытии чёрта и теперь, при виде его, чувствовал себя виноватым пред ним.

— Я… очень рад! — говорил он, растерянно улыбаясь. — Вам, может быть, неловко на подоконнике? Прошу вас…

— О, не беспокойтесь! Я, как и вы, очень быстро привыкаю ко всякому положению, как бы оно ни было неудобно.

— Мм… очень приятно! — сказал Иван Иванович и подумал про себя: «Однако он… грубоват… или, вернее — фамильярен».

— Вы, кажется, выразили желание почистить себе сердце, а?

— Н-да… знаете, человек, несмотря на прогресс ума, всё ещё слаб в борьбе со страстями… Но — простите! если я не ослышался, вы предложили мне свою помощь в этом… предприятии?

— Предложил и повторяю — готов служить вам!

— Но ведь это — против вашей специальности? — удивился человек.

— Э, Иван Иванович! — воскликнул чёрт, бесшабашно махнув рукой. — Вы думаете, не надоела мне моя специальность?

— Да?

— Ещё бы! Даже человеку порой надоедает делать всё только пакости, и он иногда искренно кается…

«А что если я приму его помощь? — думал Иван Иванович. — Он, наверное, может сделать меня совершенным. Вот будут поражены мои знакомые…»

— Так скажите мне, что вас стесняет? — настаивал чёрт.

— Но… э… видите ли… ведь это, должно быть, очень болезненная операция?

— Только для твёрдых сердцем, для тех, у кого чувства цельны и глубоко вросли в сердце.

— А я?

— У вас — вы извините, ведь я являюсь как бы доктором, — у вас сердце мягкое, такое, знаете… дряблое, как переросшая редиска, например. Когда я буду извлекать из него стесняющие вас страсти, вы почувствуете то же, что чувствует курица, когда у неё выдёргивают перья из хвоста…

Иван Иванович задумался и, подумав, спросил:

— А позвольте узнать, вы за вашу… услугу потребуете мою душу?

Чёрт вскочил с подоконника на пол и, тревожно махая лапками, заговорил:

— Душу? О, нет! Нет, пожалуйста… мне не надо… Помилуйте?! Куда мне её? Извините! я хотел сказать — на что её мне? Ах, не то, не то! Я хотел сказать…

Иван Иванович смотрел, как чёрт суетился, и чувствовал себя обиженным.

— Я потому спросил об этом, что вообще вами принято…

— Это было раньше, когда существовали здоровые, крупные души…

— Вы как будто пренебрегаете моей душой…

— О, нет! Но я… я просто хочу быть бескорыстным сегодня… И потом, согласитесь, разве мне не интересно видеть совершенного человека?

— Гм… Так вы говорите, что это не больно и не опасно?

— Уверяю вас! При моей помощи достижение совершенства вам совсем ничего не будет стоить… Да вот не угодно ли, извлечём из вашего сердца что-нибудь на пробу?

— П…пожалуй…

— И прекрасно! Что всего более отягощает вас?

Иван Иванович задумался. Очень трудно сказать сразу, которая из наших страстишек любезна нам менее других.

— Нет, уж вы, пожалуйста, начинайте с маленького.

— Мне всё равно… с чего прикажете?

Иван Иванович опять замолчал. Хотя он и часто разбирался в душе своей, но от этого, — а может быть, поэтому именно, — в ней царил полнейший хаос: всё в ней было скомкано, перепутано… и, как усиленно ни ворошил он теперь её содержимое, не мог он найти в ней ни одного чувства определённого, цельного, чистого от посторонних примесей.

Чёрт устал ждать и предложил ему:

— Давайте выдернем из вашего сердца честолюбие: оно ведь небольшое у вас…

— Ну, хорошо! — сказал Иван Иванович со вздохом, — вытаскивайте его из меня…

Чёрт приблизился к нему и, коснувшись рукой его груди, быстро отдёрнул руку прочь. Иван Иванович почувствовал острое, но приятное колотьё, похожее на то, каким сопровождается извлечение заноз из пальца.

— А ведь в самом деле это не больно… — облегчённо сказал Иван Иванович. — Позвольте взглянуть, какое у меня было честолюбие-то…