Как только горничная погасила лампу и ушла, свинья недовольно сказала:
— Фи-и, как я не люблю света!..
— Каждый раз вы с этого начинаете, — заметил ей чёртик из папье-маше.
— Ну так что же? А всё-таки я повторяюсь не так часто, как часы, — возразила свинья.
— Ба! Часы! — воскликнул бюст Гейне. — Вы знаете, господа, ведь они скоро отметят людям наступление нового и последнего в столетии года!..
— Как это важно! — пренебрежительно отозвалась свинья. — Точно они не делают этого каждый год…
— И каждый год есть последний в столетии, — сказал чёртик.
— Так, так! — сказали часы.
— А смешная это привычка у людей — ежегодно в конце декабря воображать, что, пока они существуют на земле, возможно что-нибудь новое, — проговорил бюст Гейне.
— Это вы о чём? — спросила свинья, — она была не из догадливых.
— Да об этом, новом годе…
— Да, да! — воскликнула свинья.
— А это, знаете, просто объясняется, — сказал чёртик. — Люди несчастны и ленивы, сделать что-нибудь новое сами они не могут, а жить — скучно! И вот они представляют себе, что новое может явиться на земле помимо их усилий…
— Люди ленивы — это так! — докторально подтвердила свинья. — Они потому и несчастны, что, ленивы… и потом — ведь они ещё и глупы… А в сущности — так просто быть счастливым! Что такое счастье? Довольство собой… и ничто иное…
— О? — воскликнул бюст Гейне. — А знаете, сударыня: тот, кого я изображаю, пожалуй, не согласился бы с вами…
— Ну, уж я не знаю, кого вы там изображаете… полагаю, однако, что всякий должен быть самим собой и — только. И уверена, что если б соловьи захотели быть свиньями, они стали бы смешными, но не лучше.
— Гм! — сказал бюст Гейне, — однако, если б я был только самим собою, то, наверное, не имел бы такой красивой формы… ведь я — просто гипс…
— Это хорошо, что вы скромны и сознаёте свои недостатки, — благосклонно одобрила свинья бюст Гейне. — Но что же мешает вам сделаться свиньёй… если вы недовольны тем, что вы есть?
— Я, право, не думаю, что… это лучше…
— Фу, какой вы… глупый! Уже походить на простую свинью очень приятно, а если кто сравнится со мною, — тот достиг возможного на земле совершенства. Мы, йоркширские свиньи — я ведь йоркширской породы, — вы это знаете?
— О, да! Вы частенько говорите нам о вашей генеалогии…
— Так, так! — сказали часы.
— Мы, йоркширские свиньи, давно уже выработали себе… э… так сказать, проспект жизни… Это очень просто, хотя чрезвычайно умно…
— Вот о чём вы ещё никогда не говорили… — заметил чёртик, усмехаясь.
— Мы, йоркширские свиньи, всегда были такими, какой вы видите меня, — важно говорила фарфоровая свинья. — Это потому, что мы, прежде всего, убеждены в пользе и необходимости хорошего питания. Обмен соков важней обмена мыслей — и — что такое живая, хорошая мысль? Анализируйте её… хотя бы у человека, совершенного в моём смысле, и, я уверена, — вы всегда найдёте в ней немножко хорошего ростбифа, две-три капли красного вина, спаржу, трюфели, свежую дичь, наконец — шампанское, которое даёт ей блеск и игру… Следующее за питанием место нужно отдать идеям… мы живём в такое время, когда явиться в общество без какой-нибудь идеи так же неприлично, как без галстуха… И вот что особенно важно и требует много вкуса и ума — это уменье выбирать хорошие, удобные идеи… Дело, видите ли, в том, что многие из них ядовиты и отравляют самочувствие. Вообще же, — и это самое лучшее, — нужно стараться иметь идеи при себе, но отнюдь не в себе, — к сожалению, это не всем доступно… да. Для употребления в обществе следует выбирать идеи простые, здоровые… например: дважды два — четыре, голодный — должен есть, наука — всесильна, личность — должна быть свободна, но в разумных пределах, бить блох — жестоко, но не безнравственно… и так далее в этом духе. В сущности, это даже и не идеи, а… так себе, но, во всяком случае, это нечто необходимое для порядочного человека, и без таких формул его никто не признает за образованного и развитого… Говорить же о всём этом нужно с… твёрдостью и так, будто кроме вас никто не знает того, о чём вы говорите, хотя бы говорили о недосягаемости небес… Впрочем, о небесах самое лучшее совсем не говорить… дело в том, что никто из нас, йоркширских свиней, не видал их, и, право, я не уверена в том, что они существуют… Однажды, впрочем, кто-то из наших видел в луже отражение чего-то… пустого… знаете — совершенно пустого — может быть, это и есть небеса?.. Если так, то — какая в них польза? И что можно сказать о них?.. Намеченные мною темы для разговоров в обществе, при уменье распоряжаться ими, — самые удобные темы… и решительно никогда никого и ни к чему не обязывают… Если важно кушать и иметь при себе порядочные идеи — это сразу приведёт вас к равновесию духа и тела. Корень же счастья именно в этом равновесии… Я, конечно, говорю всё это применительно к людям, потому что мы, йоркширские свиньи, совершенно не нуждаемся в идеях… с нас довольно убеждения в том, что именно мы — соль земли и опора… э… и вообще — опора, устои, так сказать, или — иначе — столпы… Само собою разумеется, что, при таком самочувствии, мы не можем позволить себе заниматься такими пустяками, как ожидание чего-нибудь нового — нового года, например…
— А ведь вы, сударыня, имеете взгляд и нечто, как говорится, — заметил чёртик, усмехаясь. — И право, если б вы не были фарфоровой, вам следовало бы заняться сочинением книг…
Свинья подозрительно хрюкнула и сказала:
— Не знаю, что это такое… книги? Никогда не пробовала! Это что-нибудь вроде квашеной капусты?
— Не всегда, — кратко заметил чёртик.
— Смотрите-ка! — воскликнул бюст Гейне. — Смотрите, какие сегодня чёрные тени падают от часовых стрелок на циферблат! Что бы это значило?
— Ох! Это постоянно бывает пред новым годом, — тихо ответила минутная стрелка. — Это не тени… то есть это не простые тени, а отражение того, что не сделано людьми в течение года… Вот оно сгустилось и следует за нами, замедляя наше движение…
— Ничего не понимаю! — воскликнула свинья.
— Я говорю, что за нами следует отражение того, что необходимо было совершить людям и что не совершено ими…
— Так, так, — подтвердили часы.
— Терпеть не могу философии, иносказаний и прочей чепухи, — объявила свинья.
— Давно уже, — говорила часовая стрелка, — давно уже на земле нет часов, верных движению жизни. Все часы отстают, ибо тяжело и трудно им идти вровень с течением времени, слишком много часы людей содержат в себе и влачат за собою несделанного, нерешённого…
— Так, так, — равнодушно подтвердили часы.
— Жизнь идёт к своей цели и требует деяний от людей, а люди, в плену своей лени, задерживают темп её… Необходимые деяния уже созрели, но не свершены, ибо нет рук для работы дружной и святой, — для работы над расширением жизни… и отстают люди от жизни…
— Нет, как они глупы! — сказала свинья.
— Это кто же, сударыня? — спросил чёртик.
— Ну, разумеется, люди! Кто же ещё может быть глуп? Люди… Вот видите — часы отстали. Но тем не менее люди встретят новый год ровно в двенадцать часов! А? Каково?
— Но, может быть, они отстали на несколько минут? — сказал бюст Гейне.
— Мы, например, отстали слишком на столетие, — спокойно сказала минутная стрелка.
— Вот видите? — с радостью воскликнула свинья. — И, отстав на столетие, люди встретят новый год в убеждении, что это… какой они ждут год?
— Девяносто девятый… — сказал чёрт.
— Однако! Я не думала, что люди так давно живут на земле! Быть может, они потому и глупы, что так стары, а? Ну жизнь у них! Какая скучная жизнь! Какая… несчастная жизнь!
— О Эллада! — воскликнул Меркурий. Он хотя и был бронзовый, но знал, что изображает бога, и в беседах этой компании принимал участие лишь тогда, когда она злила его. — О Эллада! Как низко пала жизнь! Как упрощённо ничтожна жизнь на земле! Даже свиньи судят о ней, и в их суждениях — увы! — я слышу голос правды…