— Я пойду для вас и утоплюсь… — объяснялся Каин.
— Так, так, так… Плечо-то, плечо валяй… Ах, черти! А всё баба виновата. Не будь бабы, был бы я трезв… а к трезвому ко мне — сунься-ка!
Каин, входя в роль слуги, объявил:
— О, женщины! Это — все грехи мира… у нас, евреев, есть даже такая утренняя молитва: «Благословен ты, предвечный боже наш, царь вселенной, за то, что не сотворил меня женщиной…»
— Ну? Неужто? — воскликнул Артём. — Так-таки прямо и молитесь богу? Ишь ведь вы какие… Что же она, баба? Она только глупая… а без неё нельзя!.. Но чтобы так уж, даже богу молиться… это не тово… обидно ведь ей, бабе-то! Она тоже чувствует…
Он лежал неподвижный и огромный — ещё более увеличенный опухолями, а Каин, маленький, хрупкий, задыхаясь от усилий, возился около него, со всей силой растирая ему грудь, живот, возился и кашлял от запаха водки.
По берегу реки то и дело проходили люди, слышался говор, шаги. Беляна лежала под песчаным обрывом, более сажени высотой, и сверху её было видно только с самого края обрыва. От реки её отделяла узкая полоса песку, забросанная разным мусором. Под нею было ещё грязно. Но сегодня она возбуждала в людях большой интерес. Каин и Артём заметили, что около неё то и дело проходят, садятся на её дно, стучат ногами в борта… На Каина это дурно подействовало. Он перестал говорить и, молча ёрзая около Артёма, пугливо и жалобно улыбался.
— Вы слушаете?..
— Слышу, — довольно усмехнулся силач. — Понимаю… хотят сообразить, скоро ли я буду снова в силе… ведь им надо это знать… чтобы рёбра припасти свои… Черти! Обидно им, чай, что не издох я… Работишка-то их даром пропала…
— А знаете что? — зашептал ему на ухо Каин, с миной ужаса и предостережения на своём лице. — Знаете? Вот я уйду, и вы останетесь один… они тогда придут к вам и… и…
Артём раскрыл рот и выпустил из груди целый залп хриплого смеха.
— Ах ты — фигура! Так ты думаешь — это они тебя, что ли, боятся? Ах ты!..
— А! Но я могу быть свидетелем.
— Они тебе дадут тукманку… вот ты и свидетель!.. на том свете.
Страх Каина был разогнан смехом Артёма, и место страха в узкой груди еврея заняла твёрдая и радостная уверенность. Теперь его, Каинова, жизнь пойдёт иной чередой, теперь у него есть мощная рука, которая всегда отведёт от него удары людей, безнаказанно истязавших его…
Прошло около месяца.
Однажды в полдень, — час, когда жизнь Шихана принимает особенно напряжённый характер, сгущается и вскипает, когда торговцев съестным окружают толпы пристанских и судовых рабочих с пустыми желудками и вся улица наполняется тёплым запахом варёного испорченного мяса, — в этот час кто-то вполголоса крикнул:
— Артём идёт!..
Несколько оборванцев, праздно толкавшихся в улице, ожидая случая чем-нибудь поживиться, быстро исчезли куда-то. Обыватели Шихана с тревогой и любопытством, искоса, исподлобья стали смотреть в ту сторону, откуда раздавалось предостережение.
Артёма давно ждали с глубоким интересом, горячо обсуждая, — каков-то он появится?
Как и раньше, Артём шёл среди улицы, шёл своей обыкновенной медленной походкой сытого человека, делающего прогулку. В его наружности не было ничего нового. Как всегда, пиджак висел у него на одном плече, картуз был надет набекрень… И чёрные кудри рассыпались по лбу, как всегда. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, левая была глубоко засунута в карман шаровар, грудь богатырски выпячивалась вперёд. Только его красивое лицо стало как бы осмысленнее, — это всегда бывает после болезни. Он шёл и отвечал на приветствия и поклоны ленивыми кивками головы.
Улица провожала его тихим шёпотом изумления и восхищения пред несокрушимой силой, выдержавшей смертельные побои. Много было людей, говоривших об его выздоровлении со злобой: они презрительно ругали тех, что не сумели отбить лёгкие Артёму. Ведь не может быть такого человека, которого нельзя было бы изувечить до смерти!.. Другие с удовольствием строили предположения о том, как силач расправится с Красным Козлом и его товарищами. Но сила обаятельна тем более, чем крупнее она, и большинство находилось под влиянием Артёмовой силы.
Артём вошёл в Грабиловку — клуб Шихана.
Когда его высокая и мощная фигура встала на пороге трактира, в длинной и низкой комнате с кирпичным сводчатым потолком гостей было немного. При виде Артёма среди них раздались два-три восклицания, родилось суетливое движение, кто-то шарахнулся в дальний угол этого склепа, сырого, прокопчённого дымом махорки, пропитанного грязью и плесенью.
Артём медленно обвёл глазами трактир и на ласковое приветствие буфетчика Савки Хлебникова ответил вопросом:
— Каин не был?
— Должен скоро быть… Его время близко…
Артём подошёл к столу у одного из окон, спросил чаю и, положив на стол свои громадные руки, равнодушно осмотрел публику. В трактире было человек десять; они сбились в кучу около двух столов и оттуда наблюдали за Артёмом. Когда глаза их встречали взгляд красавца, они заискивающе улыбались, очевидно, желая вступить в беседу с Артёмом, но тот смотрел на них тяжело и угрюмо. И все молчали, не решаясь заговорить с ним. Хлебников, возясь за буфетом, напевал что-то под нос себе и лисьими глазами посматривал вокруг.
С улицы в окна лился гулкий шум, влетали резкие ругательства, божба, выкрики торговцев. Где-то близко с дребезгом свалились бутылки, разбиваясь о камни мостовой. Артёму стало скучно сидеть в этом душном погребе…
— Ну, вы, волки, — вдруг громко и медленно заговорил он, — вы чего присмирели? Пялят зенки и молчат…
— Можем и говорить, ваша грозность! — сказал Драный Жених, вставая и идя к Артёму.
Это был тощий человек в парусиновой куртке и солдатских штанах, лысый, остробородый, с маленькими красными глазами, ехидно прищуренными.
— Хворал ты, говорят? — спросил он, усаживаясь против Артёма.
— Ну?
— Ничего… Не видать было долго… Спросишь — а где Артём? Говорят, заболеть изволил…
— Так… Ну?
— Ещё — ну? Поедем дальше… Что у тебя болело-то?
— А ты не знаешь?
— Разве я тебя лечил?
— Всё врёшь ведь, собака, — усмехнулся Артём. — И зачем врёшь? Ведь знаешь правду?
— Знаю, — сказал Жених, тоже усмехаясь.
— Так чего же врёшь-то?
— Стало быть, так умнее…
— Умнее. Эх ты!.. огарок!
— Да — ведь скажи тебе правду-то, так ты, пожалуй, рассердишься…
— Наплевать мне на тебя!
— И на том спасибо! А ты с выздоровлением водкой меня не угостишь?
— Спроси…
Жених спросил полбутылки водки и оживился.
— Экая у тебя жизнь лёгкая, Артём!.. Всегда есть деньги…
— Ну, так что?
— Ничего… Выручают тебя бабы, проклятые!
— А на тебя и не смотрят.
— Нам — где уж! У нас не такие ноги, чтобы ходить по твоей дороге, вздохнул Жених.
— Потому баба любит здорового человека. Ты что? А я — чистый человек…
В таком тоне Артём постоянно беседовал с золоторотцами. Его равнодушный, ленивый и густой голос придавал особую силу и тяжесть его словам, и всегда они были грубы, обидны. Быть может, он чувствовал, что эти люди во многом хуже его, но во всём и всегда умнее.
Явился Каин с ящиком своих товаров на груди, с жёлтым ситцевым платьем, переброшенным через левую руку. Сдавленный обычным ему чувством страха, он стал в дверях, вытянул шею и с беспокойной улыбкой оглянул внутренность трактира, но, увидев Артёма, весь просиял радостью. Артём смотрел на него и широко улыбался, шевеля губами.
— Айда ко мне! — крикнул он Каину и, обращаясь к Жениху, насмешливо приказал ему:
— А ты — пошёл прочь! Дай человеку место…
Рыжая, щетинистая рожа Жениха на момент одеревенела от удивления, он медленно поднялся со стула, посмотрел на товарищей, изумлённых не менее его, на Каина, бесшумно и осторожно подходившего к столу… и вдруг озлоблённо плюнул на пол:
— Тьфу!
После чего медленно и молча ушёл за свой стол, где тотчас же раздался глухой шёпот, в котором были ясно слышны ноты насмешки и злобы. Каин всё улыбался растерянно, радостно и в то же время искоса и с тревогой скашивал глаза в сторону обиженного Жениха и его компании.