– Да? – говорю. – А за тебя, интересно, кому отвечать?
– Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как следует и пошла.
До угла не успела дойти – как бахнет! В ушах зазвенело. И даже в глазах темно стало.
Оглянулась – все небо черное. И сразу на улице дымом запахло.
Я думаю:
«Что это? Откуда?»
А потом вспомнила:
«Мост!»
Очень мне захотелось на реку побежать, поглядеть, как этот взорванный мост гореть будет. Но не пошла.
«Нет, – думаю. – Надо и правда домой спешить. А то я даже и дверь на замок не закрыла. Да и поздно уж – пора за Ночкой в стадо бежать…»
Подумала так и похолодела.
– Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь моя – за рекой?!
«Что же мне делать? – думаю. – Миленькие!..»
У меня даже слезы из глаз брызнули.
Закричала я тут, как сумасшедшая:
– Ноченька моя! Ночка!
И побежала к реке.
Я думала, – может, еще проскочить успею.
Да нет, где уж тут проскочишь… Еще издали, за две улицы, слышно было, как трещали в огне сухие сосновые балки.
Люди бежали к реке с баграми. Наверное, не знали, в чем дело. Думали, что пожар.
А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
Все шумят, кричат – радуются, что бандитов обманули. А я стою, как дура, и плачу.
Тут уж и думать нечего было, чтобы на ту сторону пробиться. Из-за дыма да из-за огня даже не видно было, что на той стороне делается.
Вдруг мне послышалось, будто на том берегу теленочек закричал. А потом колокольцы как будто звякнули. Потом слышу: коровы мычат.
А уж в толпе кто-то кричит:
– Стадо идет! Стадо идет! Куда они? Гоните их! Ведь сгорят! Живые сгорят…
А я хоть и на цыпочки встала и шею вытянула, а никакого стада не вижу. Только дым и огонь вижу и только слышу все ближе и ближе: «Му-у-у-у! М-у-у! М-у-у-у!»
Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать, а заплачешь.
«Ну, – думаю, – пропала моя Ноченька».
И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
«А что? – думаю. – Попробовать разве?»
Я даже не подумала о том, что Стахеевская мельница далеко, что туда полчаса бежать надо.
«Ничего, – думаю. – Как-нибудь добегу. Через плотину переберусь, корову найду и обратно. Бандиты еще и подойти не успеют».
Но до мельницы мне добежать не пришлось.
Только я из толпы выбралась, не успела на дорогу выйти, вижу – навстречу Вася идет. А с ним еще человек пять комсомольцев.
Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
– Не ругайся, Васенька! У нас беда.
– Что такое?
– Ночка у нас на той стороне осталась.
Он побледнел. Потом говорит:
– Плевать. Ничего с ней не будет.
Я говорю:
– Как это так ничего не будет? А если ее подстрелят?
– Ну и пусть, – говорит, – подстрелят. Не в этом счастье… Беги домой. Сейчас у них тут стрельба начнется. Бандиты подходят.
Тут я не выдержала и говорю:
– Нет, ты как хочешь, Васька, а я домой не пойду. Я лучше к Стахеевской мельнице побегу.
– Это зачем еще? – говорит.
А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
– Опоздала, девочка!
– Как это опоздала?
– Да так. Опоздала трошки. Наши ребята только что побежали плотину взрывать.
Что же мне делать было? Домой бежать? Нет, не могла я домой бежать – ноги не шли.
На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались. Только я одна сидела у самой воды и смотрела на тот берег. А мост все еще горел. И вода вокруг него была красная, огненная, блестящая. Пар над водой клубился. Что-то шипело, ломалось, трещало… И мне все чудилось, что на той стороне коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть, они и правда мычали.
Вдруг где-то близко-близко захлопали по воде весла.
Я голову подняла – вижу: лодка плывет. А в лодке знакомый старик – дядя Федор, охотник.
Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
– Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы глотаю.
Тогда он к берегу пристал, поглядел и узнал меня.
– О! – говорит. – Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь, тетка?
Ну, я ему все рассказала – сквозь слезы-то. Он помолчал, веслом поиграл и говорит:
– Жалко корову.
Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
– Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. Поедем твою буренушку спасать…
У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде веслами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
Я все думала:
«Успеем или не успеем?»
И все на тот берег поглядывала. А там у самого берега очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
«Если мы там, у этих кустов пристанем, – это хорошо. Там можно и лодку спрятать и самим притаиться, если надо будет».
Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне все казалось – тихо плывем. Я, помню, даже подгоняла его:
– Дядя Федор, давай нажмем! Дядя Федор, поскорей, пожалуйста…
А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, ладно, не торопись, успеем…
Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю – сейчас соскочу на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
Вдруг что-то как хрустнет. Я думала – это днище о песок задело. А потом слышу:
– Стой! Кто такие?
Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
– Садись, – говорит, – девка! Живо! Назад!
А я – не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храбрость взялась. «Нет, – думаю, – уж коли так случилось, назад не поеду».
Взяла да и прыгнула в воду.
И – бегом к берегу.
А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка у него, как моторная, бежит. Пена вокруг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные…
Я когда в воду прыгала, мне не страшно было. А как увидела этих бандитов, – ноги затряслись.
Их там не много было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, а все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого – папаха, у третьего – этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного – косынка шелковая в полосочку, а еще у одного – так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я – не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый.
Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
– Ты кто, – говорят, – такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
– Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
– Ты зачем врешь? – говорят. – За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
Я говорю:
– Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется…
Который в шляпе с пером, приставил к моему носу наган и говорит:
– А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу…
И так наганом нажал, что носу больно стало.
Я еще громче заплакала и говорю:
– Я вам правду сказала.
– Нет, ты не правду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?