Как автор «Некуда», «Загадочного человека» и романа «На ножах» (1870–1871), Лесков является одним из создателей антинигилистической литературы. В то же время, как автор Плодомасовской хроники и «Смеха и горя», Лесков по праву завоевывает видное место в литературе шестидесятых годов. В этих произведениях виден великолепный знаток русской жизни и мастер художественной речи, тот Лесков, который стоит в истории нашей литературы в одном ряду с Тургеневым и Гончаровым.
Если в «Островитянах» Лесков еще пытается соединить нравоописательный очерк (типы петербургских немцев) с традиционной романической любовной интригой, то в произведениях конца шестидесятых годов он резко меняет и свой подход к явлениям русской жизни и свою художественную манеру.
Лесков начинает мерить и проверять современность историей. При этом у него складывается своеобразный взгляд на ход истории. В исторической жизни народа он видит две категории людей: «выскочек» и «хороняк». Все симпатии, все сочувствие писателя на стороне вторых, спокойно и скромно делающих свое маленькое, но полезное, и потому «историческое» дело.
От романов с острой интригой и обязательной любовной коллизией — как «Обойденные» (1865) — Лесков переходит к особому жанру «романической хроники», к роману без любовной интриги. Такова хроника рода Плодомасовых; «историей одного города» должен был стать роман «Чающие движения воды» — первая незаконченная редакция «Соборян». Отказавшись от романа «с любовью» и углубленной психологической разработкой, Лесков ищет других форм повествования. Такую форму он находит у Гоголя в «Мертвых душах». Герои Лескова (в «Загадочном человеке», в «Смех и горе») путешествуют по Руси, сталкиваясь с многообразными явлениями русской жизни. Уже «Смех и горе» оказывается произведением, в котором Лесков вскрывает многие существенные противоречия пореформенной жизни России и делает серьезный шаг к разрыву с лагерем реакции, куда привела его вражда к революционной демократии.
Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1889, т. 3, стр. 353–370, который совпадает с первой публикацией «Островитян» в «Отечественных записках» (1866, т. CLXIX, № 21–24, ноябрь, декабрь, стр. 1— 40, 163–211, 371–400 и 589–628, подпись — М. Стебницкий) и с отдельным изданием: «Островитяне. Повесть М. Стебницкого (автора романа «Некуда» и «Обойденные»)», СПб., 1867 (на титульном листе-1866).
Работу над этой повестью в основном можно отнести к 1865–1866 году, так как весной — летом 1866 года Лесков был занят работой над первой частью романа «Чающие движения воды» (первая редакция «Соборян»), о чем он сообщал в письме председателю Литературного фонда Е. П. Ковалевскому 20 мая 1867 года: «Хроника «Чающие движения воды» мною была запродана в «Отечественные записки» в июле месяце прошлого, 1866 года, когда у меня была готова только одна первая часть» (А. Лесков. Жизнь Н. С. Лескова. М., 1954, стр. 187). Предполагать, что «Островитяне» писались ранее, нет никаких оснований, так как в 1865 году Лесков был занят работой над большим романом «Обойденные» («Отечественные записки», 1865, сентябрь — декабрь) и, возможно, над повестью «Воительница».
Кроме того, в романе упоминается о событиях общественной и театральной жизни (открытие окружного суда, театральные премьеры и т. д.), происходивших зимой 1865–1866 года.
Действие романа в основной своей части отнесено автором к началу 1860-х годов. Так, Шульц едет в Германию за женихом для Манички «месяца за полтора перед лондонской всемирной выставкой» — то есть в марте 1862 года, так как открытие выставки произошло 1 мая. Завершаются события в романе к лету 1866 года: в последней главе упоминается приход американского броненосца в Петербург.
В «Островитянах», как и в предыдущем большом романе — «Обойденные», Лесков отходит от памфлетности и «фотографичности» «Некуда», где многие прототипы очень легко узнавали себя в героях романа.
Начатое в «Воительнице» изучение петербургских типов Лесков продолжал в «Островитянах», где дана картина нравов петербургских немцев, семей Норков и Шульцев.
В газетах и мелких журналах 1863–1865 годов помещалось много очерков о жизни окраин Петербурга (Песков, Выборгской стороны, Васильевского острова), тогда еще живших своеобразной жизнью. Так, в фельетоне «С Васильевского острова» («Петербургский листок», 1864, № 21, 25 апреля) говорилось: «Посмотришь, за Невой к полуночи все еще светло, все движется, везде слышен гул экипажей… А у нас — мрак, тишина и инерция, и только по набережной да в первых линиях заметны признаки жизни». Эта нравоописательная часть «Островитян» представляет собой своеобразный «этнографический очерк».
Другая линия романа — изображение художника Истомина и его отношений с Маничкой Норк — является своеобразным откликом Лескова на споры об искусстве в русской журналистике 1865 года и на борьбу течений внутри русского искусства.
Эти споры касались важнейшего события в художественной жизни Петербурга начала 1860-х годов — знаменитого бунта 14 выпускников Академии художеств во главе с Крамским, не пожелавших писать на академическую тему «Пир в Валгалле» и демонстративно покинувших Академию после отказа ее начальства разрешить писать на вольную тему. Русской печати было запрещено касаться этой истории. Поэтому и Лесков только в общих словах говорит о начинающемся обновлении Академии художеств, о необходимости «перестройки» не только здания, но и характера деятельности Академии художеств в целом. В 1865 году в связи с очередной ежегодной выставкой в Академии художеств в печати оживленно обсуждалось положение в Академии художеств. Статья В. С. Серова («С.-Петербургские ведомости», 1865, № 290) и анонимный фельетон «Вседневная жизнь» («Голос», 1865, № 287, 17 октября) очень остро и решительно ставили вопрос о дальнейшей деятельности Академии и вызвали пространный ответ ее ректора Ф. А. Бруни — «Антагонистам Академии художеств» («Биржевые ведомости», 1865, № 257, 25 ноября). Прямые высказывания Лескова о состоянии Академии художеств в «Островитянах» близки и по тону и по содержанию к фельетону «Голоса», в котором писалось: «В ком чувство изящного развито хоть настолько, чтоб отличить вывеску и поднос от картины, тому мы не советуем идти на выставку Академии, если только он не имеет в виду сам лично убедиться, до чего может упасть искусство в нашем отечестве, под сению этого великолепного здания, украшающего набережную Васильевского острова… Сто лет покровительства и миллионы затрат для того, чтоб на сто первом году выставить 207 произведений живописи, скульптуры и архитектурных проектов, и из всего этого нет и десятой доли, которая стоила бы самого снисходительного одобрения. Для чего же и для кого тратились эти миллионы?»
Образом художника Истомина, его высказываниями и жизненным поведением Лесков как бы включился в теоретические споры об искусстве, развернувшиеся в журналистике 1865 года вокруг второго издания «Эстетических отношений искусства к действительности» Н. Г. Чернышевского и книги П.-Ж. Прудона (1809–1865) «Искусство, его основания и общественное назначение» (СПб., 1865, пер. Н. С. Курочкина). В ходе этих споров вновь были подвергнуты обсуждению важнейшие вопросы современного положения искусства в общественной жизни. Позиция Лескова в этой дискуссии (насколько об этом можно судить по «Островитянам») чрезвычайно противоречива. Он категорически отвергает взгляды «теоретиков», то есть «Современника» и «Русского слова». Лесков вместе с тем подвергает беспощадному разоблачению тип художника-романтика, по его мнению общественно-вредный, отживающий и не соответствующий современным потребностям русской жизни; однако эта в известном смысле прогрессивная идея затемняется проповедью религиозно-нравственного «служения», которому, в конечном счете, должно подчинять себя искусство.
В письме к А. С. Суворину («ночь на 3-е февраля 1881 г.» ИРЛИ, ф. 268, № 131) Лесков указывал на «некоторый портрет в рассказе «Островитяне», изображение которого он считал одним из «дурных» поступков своей молодости. Речь может идти, конечно, только об Истомине, в образе которого, по-видимому, были воплощены какие-то черты характера М. О. Микешина (избалованность, капризы, успех у женщин). Кроме того, в образ Истомина вошли, по-видимому, и какие-то черты популярного в 1850-е годы художника Сергея Константиновича Зарянко (1818–1870), растратившего свой талант в погоне за славой модного портретиста. (Ср. упоминание о нем в рассказе «Шерамур», т. 6. наст, изд.)