— Вот, везде побывать, — сказал Павка, — тогда можно умереть спокойно.
— Ясно, тогда и умирать не жалко, — подтвердил Леня.
Они говорили о смерти с беспечностью людей, убежденных в своем бессмертии.
И Сотников привез в новый дом свою семью. Прямо со станции привез жену, двух сыновей и старушку мать. Они поднялись по лестнице, шофер помогал нести чемодан. Вошли в квартиру — там было пустовато, необжито, но уже стояла нужная мебель. Старушка села в кресло и сказала:
— Прямо не верится.
Сотников наклонился, поцеловал ее седую голову, прикрытую старинным черным кружевным шарфом:
— А ты, мама, прекрасно выглядишь.
— Говори громче, — вполголоса сказала жена. — Она слышит неважно.
Жена Сотникова была не первой молодости, судьба трудовая и скитальческая была написана на ее лице, руках, одежде. Она сразу принялась разбирать чемоданы, устраивать детям постели, готовить чай.
Сотников с мальчиками вышел на балкон. Оттуда, с высоты, как на ладони был виден завод, железная дорога, шоссе с бегущими машинами.
— Вот, ребята, — сказал Сотников, — мое хозяйство. Ничего?
— Ничего, — застенчиво откликнулся старший сын. Оба сына немножко стеснялись отца — отвыкли.
— А вон, — сказал Сотников, — самолет летит.
— Мы видали самолеты, — сказал младший сын.
— А вон там, — сказал Сотников, — это еще следы бомбежки.
— Мы видали бомбежку, — сказал младший сын.
Потом оба мальчика крепко уснули вдвоем на одной кровати, а для Сотникова с женой настал час тихого душевного разговора.
— Как я устала, — сказала жена. — Если бы ты знал.
— Теперь отдохнешь, — сказал Сотников.
Наступила ночь. Публика расходилась с последнего киносеанса. Гасли окна.
По шоссе по направлению к поселку шла машина.
Последние парочки исчезли с улиц. Закрылся магазин, сторож уселся возле него на ночное дежурство. Машина тихо въехала в поселок, заскользила по улицам и пустырям, остановилась перед новым домом.
Резко прозвучал в тишине звонок. Позвонившие неподвижно ждали на лестничной площадке. Отворил Сотников, в пижаме.
— Что такое? — спросил он недовольно.
— Сотников, Александр Васильевич? — спросил один из ночных гостей.
— Ну?..
Ночной гость сказал скороговоркой:
— Ознакомьтесь — ордер на производство у вас обыска с последующим вашим арестом.
Сотников не взял бумажку. Лицо его стало тяжелым, старым…
На обратном пути машина прошла, ныряя по колдобинам, мимо плещеевской хибарки. Плещеев как раз выходил из дому, стоял на пороге. Невидящими глазами проводил он прошумевшую мимо машину.
Арест директора был, само собой, предметом раздумий и волнений. Перешептывались боязливо на заводском дворе, в курилках, в кабинетах заводоуправления. Перешептывались женщины с ведрами у водоразборных кранов. И, пронзительно озираясь, безмолвный и загадочный проходил по заводу Мошкин, весь как бы изнутри светящийся бдительностью. Что-то в нем вдруг проступило в высшей степени сурово-государственное.
Старик Прохоров, придя с работы, спросил у Ульяны:
— Слышала?
Она ответила вопросом:
— А тебе ничего быть не может? Он к нам заходил…
— А!.. — с тоской и отвращением махнул рукой Прохоров и ушел.
А Полина пришла веселая, помолодевшая.
— Ну вот, мамаша, — сказала она. — Не буду вас больше обременять.
— В общежитие уходишь, что ли? — сухо спросила Ульяна.
— Не в общежитие — замуж.
— Это за кого же?
— Угадайте, не трудно.
— За Шалагина? — упавшим голосом спросила Ульяна.
— А что — плохой жених?
— Ты-то больно хороша невеста.
— Чем же это я так уж нехороша?
— И он, змей, — сказала Ульяна, — чуть ли не родным прикинулся, пришел и чужую вдову сманил… И трех лет не прошло!
Полина резко засмеялась.
— Да разве бывают чужие вдовы? Вдовы, мамаша, ничьи… А три года дайте сосчитаю — больше тысячи дней. Тысяча дней, это надо же?
— Ты эту тыщу дней даром не теряла…
Они обменялись ненавистным взглядом.
— Уходи отсюда, — сказала Ульяна. — Забирай свои манатки и уходи, и чтоб Гришки тоже духу здесь не было.
Она отвернулась и не оборачивалась, пока Полина собирала свои вещи. Портрет Алексея и молоденькой Полины смотрел со стены.
— До свиданья, мамаша, — сказала Полина, собравшись.
Ульяна не ответила. Весь ее вид выражал осуждение, непонимание, беспомощность.
— Алешенька! — зарыдала она, когда Полина ушла. — Сыночек! Алеша!