А к Жене Логинову Костя совсем перестал ходить. Не тянуло. Думалось ну чего я там с детишками…
Когда он достиг подходящего возраста, его направили в шоферскую школу без отрыва от производства. И вот какой был случай. Он шел с первого занятия, довольный, и думал, что через полгода будет водить машину по этим улицам, и у дома повстречался с Женей.
— Здоров! — сказал Костя оживленно-приподнято, его все приподымало и радовало в тот день.
— А, Костя, здравствуй! — сказал Женя с обычной своей приветливостью.
Они не видались уже давненько.
— Как живешь? — спросил Костя.
— Да что, неприятности у меня, — ответил Женя с улыбкой. — Ты, может, слышал.
— Ничего не слышал, что такое?
— Обманул надежды предков. Медаль рухнула.
— Что ты! А я всегда был уверен, что кто-кто, а ты кончишь с блеском. Может, еще вытянешь?
— Да нет, уже ясно в общем. Уже не успею вытянуть.
— А в сущности, что за важность, — сказал Костя, — ну без медали, и что?
— Да боже мой! — сказал Женя. — На что она мне? — Он недоуменно повел плечом. — Но предки, понимаешь, прямо с ума посходили. Форменный ад в доме, выдерживаю истерику за истерикой. Что у тебя?
— Да помаленьку. Вот в школу шоферов поступил.
— Вот как, — приветливо сказал Женя. — Очень рад за тебя. Ты ведь этого хотел?
— Хотел.
— Хотел и сделал, молодец. Ну, будь здоров, побежал я.
— Пока.
— Заходи.
— Спасибо.
И весь случай. Но после него окончательно отпала у Кости охота общаться с Женей Логиновым.
Что я тебе, Женя?
Такой ты вежливый, никому никогда резкого слова не скажешь.
А вот тут, смотри-ка, не хватило вежливости — хоть для вида немножко поинтересоваться моими делами.
Хоть бы спросил — с отрывом от производства или без отрыва. Это ведь разница, и нешуточная.
Ладно. Чего там. Каждому свое. У тебя одна дорога, у меня другая.
Все правильно.
Пришло время, когда он стал думать о женщинах больше чем надо, и они ему снились.
Он ни с кем не делился этими думами и снами, а себе самому говорил: что за чепуха мне приснилась, тьфу! — но в глубине души знал, что снилось ему нечто прекрасное, от чего потом весь день томится и радуется сердце.
Шли по улице, обнявшись, девчонки в летних платьях, в босоножках. Он шел за ними, смотрел на их шеи, локти и не мог оторваться — спохватывался и говорил себе: вот уж нашел на что рот разевать: у той, крайней, не волосы, а мочалка какая-то, а локти — подумаешь, не видал я локтей, а как безобразно торчат их голые пятки из босоножек!
Но и это ему не помогало.
В гараже была одна женщина, уборщица. По мнению Кости — уже старая: немногим, должно быть, моложе его матери. Поэтому его удивляло, что она со всеми шутит как молоденькая. Мать никогда не шутила, всегда держалась солидно и рассудительно.
И вдруг эта женщина, эта старая уборщица, стала часто подходить к Косте и шутить с ним. И шутки ее были таковы, как будто она его считала взрослым и хотела, чтоб он ею заинтересовался. А он даже не знал, что ей отвечать, только супил брови, опускал глаза и уходил подальше.
— А посмотри-ка, — сказала она однажды, — у меня рука как у мужчины сильная, верно?
И, засучив рукав почти до плеча, показала ему свою руку, совсем не старую, а, наоборот, белую и круглую, женскую, мягкую даже на взгляд. И держала эту руку у него перед глазами, пока он не ушел.
— Ой, — сказала в другой раз, — не смотри на меня, Костичка, я тут возле тебя присяду переобуюсь. Чего-то я, кажется, ногу натерла.
Наверно, и ноги у нее были белые и не старые, если она возле него села переобуваться. Но он и на этот раз ушел, насупив брови.
Тогда она решила идти напрямик и в день получки позвала его в гости.
— Приходи, весело будет, не пожалеешь. — И сказала адрес. — Дай-ка запишу, на случай забудешь. Дай-ка спрячу, чтоб не потерял. — И руками, темными и грубыми в кистях, но выше — он знал уже какими, вложила бумажку в нагрудный карман его куртки. — Водку приносить не вздумай: мой пускай расход. Будет водка, все будет. — И подмигнула бедовым глазом.
Чудачка, ей-богу, думал Костя, неужели она воображает, что я к ней пойду, с водкой или без водки? Вечером, часу уже в одиннадцатом, он вышел из дому: просто пройтись. Улицы полны были нежного сияния — в эти месяцы солнце почти не заходит — и так стройны, так чинно и торжественно прекрасны, что даже у привычного человека становится на душе торжественно и гордо, и как-то он внутренне весь распрямляется.