Никогда по их улице не ходил автобус.
А, да это газовский автобус, принадлежащий какому-нибудь учреждению. Не из тех, что ходят по городу и возят пассажиров.
Из дома вынесли венок и внесли в автобус, в заднюю дверку.
Костя побежал.
В жизни он еще такого не испытывал, как в эти полминуты, что бежал к своему дому, топая солдатскими сапогами, бежал и на гладком асфальте споткнулся.
Из открытого настежь парадного показался гроб, который выносили, неуклюже топчась, несколько человек. Костя остановился.
Они с матерью не в этом подъезде жили; не с улицы — со двора.
Из соседей кого-то хоронят.
Ну, балда: венок-то ведь тоже из парадного вынесли, не из ворот.
Не сообразил с перепугу.
Фу ты, господи.
Кто ж это? Уж не Женин ли дедушка-профессор?
Но из Логиновых никого не было среди стоявших на улице.
— Кого это? — спросил Костя у незнакомой девицы с лохматой челкой.
— Здравствуйте, Костя, — сказала она, повернувшись к нему.
Неудивительно, что он не узнал ее сразу. Туго повязанный розовый платок закрывал ей щеки, а челка спускалась ниже бровей, и в маленьком треугольнике видны были только заляпанные черным ресницы, нос рулем и рот. Это была та, что открывала новые моды и в которую он почти влюбился перед призывом в армию.
— Майкин отец умер, — сказала она.
— С приездом, Костя, — сказала, подойдя, дворничиха. — Мать телеграмму получила и ключ тебе оставила. А ждать нельзя ей было, место бы заняли в больнице.
Гроб вносили в автобус. Из дома выходили провожающие. Кто-то стал закрывать парадное, стуча молотком.
— Вот, — сказала дворничиха, — в танке горел — не сгорел, а от кровяного давления, надо же…
Костя увидел Майку. Она стояла возле своей бабушки. Бабушку, плачущую, держали под руки две женщины, а Майка стояла одна, без пальто, в школьном платье с помятым вышитым воротничком, даже передник она забыла надеть. Странно белое было лицо у нее, под глазами синие тени.
— Маечка, Маечка! — в слезах заголосила бабушка. — Маечка, а ты что ж неодетая, одеться надо, Маечка…
На Майку надели пальто. Она послушно и торопливо всовывала руки в рукава, а карие ее глаза смотрели темно и испуганно.
Большая какая выросла, подумал Костя, лет тринадцать ей, должно быть, от силы четырнадцать, а выше меня.
Он вспомнил, как бежал только что, без памяти бежал удостовериться, что это не мать его хоронят, — и от души подумал про Майку: бедная.
Он пробыл в Ленинграде три дня и два раза проведывал мать в больнице: один раз в общий впускной день, другой — приняв во внимание его обстоятельства, ему дали особое разрешение.
Доктор сказал, что большой опасности нет, только работу ей надо будет полегче.
Мать написала в часть благодарность, что отпустили к ней сына. А из части в ответ написали, что желают ей скорой поправки и доброго здоровья впредь. Словом, целая переписка завязалась между матерью и воинской частью. Это было — все чувствовали — как-то хорошо, это был достойный, благообразный росток нового, и все были довольны этим благообразием, и мать, и Костя, и воинская часть, и уважали друг друга.
Конечно, стоило бы рассказать подробней: вот она лежит на больничной койке и ждет его, и он входит в белом халате поверх гимнастерки, стесняясь стука своих сапог. Приносит ей гостинцы, и она рада — гостинцам и особенно его заботе и что с других коек смотрят глаза и эту заботу видят.
Это ее вознаграждает за многое горе, испытанное в жизни.
Все бы надо было описать более основательно — и первый Костин выезд на работу, и службу в армии, и как новые люди и явления входили в его кругозор, и как он чему-то научался от каждого нового человека.
Но ведь это не роман, а конспект романа. Я и то на каждом шагу поступаюсь конспективностью, то приводя пустяковый разговор, то описывая какую-то некрасивую дверь в третьем дворе.
Во всяком случае, необходимо обрисовать Костину наружность. Обрисовала вроде бы и Женю Логинова, и Майку, и Майкиного отца, который умер, и даже модную девушку, у которой в этой истории совершенно ничтожное место, — а главное действующее лицо без наружности. Так не годится.
Я потому с этим делом медлила, что Костю обрисовать очень трудно. Ну, роста небольшого, это уже сказано. Ну, лицо, глаза, рот, нос — тоже небольшие. Волосы темно-русые, не вьются нисколько. И хотя он здоровый и ловкий, но нет косой сажени в плечах. Встретив его, не запомнишь, как не запомнишь контролера в трамвае и продавщицу у уличного лотка, где купил пачку сигарет.