Алексей оборачивался все чаще, боясь пропустить начало волчьей атаки: это было бы самым страшным.
Когда волки подошли совсем близко, Пряхин остановился и повернулся к ним. Звери сели.
Сердце маятником раскачивалось в Алексее. Поначалу ему казалось, что пронесет, он даже не очень испугался. На худой конец будет же какая-нибудь железнодорожная будка. Можно укрыться в ней. Но перегон оказался длинным, и ничего вокруг, кроме леса, обступившего дорогу черной, непроглядной стеной.
Волки внезапно вскочили. Звери топтались на месте, и Алексей решил, что сейчас они бросятся на него. И тут же услышался далекий шум — это шел поезд.
Он остановился, радуясь шуму, который приближался, — сейчас волки метнутся в сторону. Но они топтались неподалеку, и странное дело: чем громче был шум поезда, тем ближе подступали они к Алексею.
Наконец вспыхнул луч паровозного прожектора. Пряхин прикрыл рукавом глаза, взглянул туда, где должны быть волки, но увидел их рядом с собою, буквально в метре. И были это вовсе не волки, а дрожащие от страха собаки. Они глядели на Алексея какими-то умоляющими глазами. Одичавшие, потерявшие хозяев собаки.
Больно слепя фарами, пронесся паровоз, гугукнул пронзительно, видимо, машинист решил ободрить одинокого путника, и мощный паровозный гудок сотряс деревья — на Пряхина посыпалось снежное крошево.
Состав был товарный, и Пряхин разглядел силуэты танков на платформах. Стволами то друг к другу, то в разные стороны машины несли в себе какую-то подавляющую тяжесть. Поездные колеса ухали на стыках рельсов, эшелон все шел и шел, казалось, что он никогда не кончится. Но вот шум оборвался, повисла тишина.
Алексей свистнул, собаки подошли вплотную. Он погладил их, поискал по карманам чего-нибудь съестного и ухмыльнулся этому непроизвольному движению: в карманах у него давно ничего не было.
Пряхин пошел дальше, собаки двигались рядом. Откуда они тут, в зимнем лесу? Коли потеряли хозяина, должны бы жить в городке или в какой деревне… Значит, люди обидели их, напугали? А все-таки к человеку жмутся, его ищут.
Лес кончился, мелькнули огни городка. Страх был позади, и только теперь, избавившись от него, Алексей опять вспомнил эшелон.
Танки шли на фронт, а он, комиссованный подчистую, в обратную от войны сторону.
Им — сражаться, ему — расплачиваться за свое…
Железная дорога вползла в городок, навстречу двинулись окраинные домики, укутанные сугробами. Разноцветно, нарядно светились окошки.
Собаки остановились.
Смотрели на Алексея, но не трогались, сидели, точно пришитые. Алексей свистнул им, ободряя, и собаки дружно завиляли хвостами.
"Вон какое дело, — подумал он, — значит, просто попутчиками были, а теперь прощаются. Ясное дело, одним по лесу и собакам страшновато".
— Ну давайте, — сказал Пряхин, и собаки словно поняли его. Неторопливо свернули в какой-то переулок.
Тети Груни не было дома, он нашарил под приступком ключ, вошел в дом, разделся и уснул.
Проснулся среди ночи, разомнул глаза, будто прикрыл их, на секунду прервав начатый разговор, увидел хозяйку свою, облокотившуюся на ладонь, и вздохнул.
— Что же ты делаешь с собой, соколик, — спросила тетя Груня, — на какие муки себя обрекаешь?
— Что ты все обо мне да обо мне? — ответил Алексей. — А им каково?
— Горько им, — сказала тетя Груня. — Ох как горько.
Вот и пришел Алексей Пряхин туда, куда стремился. Знакомый забор, тусклая лампочка в подъезде, грязная лестница на второй этаж.
Каждая ступенька в висках отдается — что скажет он, как скажет?..
Вот и дверь, крашенная когда-то масляной краской. Облупилась, пошла темными оспинами. Алексей постучал. Осторожно, согнутым пальцем. Тишина. Не откликаются. Должно быть, не слышат. Он стучит кулаком.
Легкие, летучие шаги слышатся за дверью, щелкает замок, в темной щели — глаза. Сперва испуганные, потом недоумевающие, наконец ненавидящие.
Пряхин протягивает две краюхи круглого деревенского хлеба, завернутые в бумагу, — выменял на сапоги.
— Это вам.
Дверь хлопает. Он слышит через дверь плачущий голос девушки:
— Не нуждаемся!
Алексей прижался лбом к двери. Вот и пришел, к чему стремился…
Ну а чего ты ждал? Встретят с распростертыми объятиями? Обнимать примутся?
Он тяжело повернулся, пошел вниз — еще тяжелей каждая ступенька. Вроде бы под горку ведут, а идти невозможно. Ноги деревенели. Куда ему теперь? Как?