Так что это только казалось, будто работать на карусели — одно удовольствие.
Однажды, вконец умотавшись, Алексей выбрался подышать из своего барабана. Анатолий ловко отрывал билетики, ловко собирал рубли, небрежно совал их в офицерский планшет, висевший через плечо, дети нетерпеливо раскачивались на лошадках, поодаль толпились женщины — видать, матери. Неожиданно в этой взрослой толпе Пряхин увидел девочку. Ту, младшую.
Месяц, вот уже месяц прошел с тех пор, как отдал он старухе два хлебных кругляша, и ничего больше не смог достать за это время. Заработок на карусели был крохотный, а деньги не в цене — буханка хлеба стоит на рынке две сотни.
Алексей вздохнул, разглядывая издалека девочку, потом крикнул Анатолию, чтобы тот повременил малость, и кинулся на рынок. При входе там толкались бабки, торговали самодельными сластями, и он взял три красных леденцовых петушка на палочках. Девочка все еще стояла среди взрослых, завистливо поглядывая, как рассаживается ребятня на лошадок.
Алексей наклонился к ней, взяв за руку, боясь, что девочка убежит.
— Ты помнишь меня? — спросил он ее.
Она взглянула на него мельком, не испугалась, не дернулась — кивнула. И петушков взяла, не отказалась. В глазах ее, старушечьи спокойных, мелькнула, но тут же истаяла радость.
— Тебя как же зовут? — спросил Алексей.
— Маша, — ответила она хрупким, готовым сломаться голоском.
— А сестер?
— Лиза и Катя.
— А бабушку?
— Евдокия Ивановна.
Пряхин с шумом выдохнул воздух. Ну вот и познакомились.
— Хочешь, Маша, покататься? — спросил он, но девочка печально покачала головой.
— Не хочешь? — удивился Пряхин.
— Денег у нас нету, — ответила Маша, и Алексей содрогнулся: столько в голосе ее и словах было взрослой заботы.
— Да я тут работаю, — сказал Пряхин, — бесплатно прокачу, сколько хочешь. Пойдем!
Он взял ее за руку, и снова сердце его екнуло: такая тоненькая, истаявшая ладошка легла в его ладонь.
— Ты куда бегал? Ты не один? — спросил его встревоженно Анатолий. Пора ехать.
— Пора, пора, — бодро ответил ему Пряхин, — и я не один, с девочкой, ее зовут Маша, она будет кататься, пока ей не надоест. Ладно, дядя Толя?
Анатолий рванул мехи, поддержал игру:
— А ну, Маш-ша, поех-хали!
Пряхин усадил девочку на свободную лошадку, спрыгнул в свой барабан, захлопнул дверцу, навалился радостно на бревно. Гармонист играл вальсы, марши, какие-то другие непонятные мелодии, и Пряхин провернул сгоряча кругов сорок, не меньше. Он сбился со счету, какой был положен, и Анатолий не мог подать ему никакого знака — сигнал для начала у них был, а для конца, для остановки никогда прежде не требовался.
Алексей крутил колесо, наслаждаясь детским смехом, принимался глупо смеяться сам, радуясь, что Маша не убежала, что он купил ей трех красных петушков, что он узнал, как ее зовут и как зовут ее сестер и бабушку.
Наконец он остановился, пулей выскочил наверх, лошадкам, в гурьбе ребятишек, столпившихся у выхода, разыскивая глазами Машу. Но ее не было. Испугавшись, бросился по кругу.
Маша сидела, навалившись головкой на лошадиную гриву, и, казалось, спала. Алексей окликнул ее, девочка не отозвалась. Он взял ее за плечи девочка была без сознания. Пряхин подхватил ее на руки, кинулся к Анатолию, тот испуганно засуетился — что они могли, два мужика? Помогла какая-то тетка. Подсказала:
— Да вы на нее подуйте, укачало, слабенькая. Или лучше снежком височки-то.
Пряхин спрыгнул с карусели, схватил горсть чистого снега, потер Маше виски. Она открыла глаза, непонимающе поглядела на Алексея. Потом подняла руку и посмотрела, тут ли петушки. Встала и покачнулась, как стебелек. Алексей перевел дыхание, и его словно прорвало:
— Машенька-голубушка, да что же такое с тобой, какая такая беда-напасть на тебя напала! А ну мы ее сейчас прогоним, ух ее, проклятущую…
Он не чувствовал, не понимал, что говорит тети Груниными словами, пока Маша его не оборвала:
— Что вы, дядя, я ведь не маленькая! — и посмотрела на него спокойными, старушечьими глазами. — Просто я не ела со вчерашнего дня.
Алексей присел перед ней на корточки, схватил тонкую ручку, сжал ее, наверное, сильно сжал — Маша тихо ойкнула.