Бабы завздыхали, загомонили опять, но уже тише.
Хлопнула дверь. На пороге возникла еще одна женщина, и изба оживилась:
— Валя! Бери чего-нибудь Сереге-то!
— Ведь возвращается.
— Подарочек какой!
Валя скинула платок, оказалась молодой, белозубой, веселой.
— Глянь-ка, штаны какие — сносу нет!
Окна задребезжали от хохота.
— А пинжак-то, пинжак!
— За почем костюм отдаете, инвалиды? — перебила всех веселая Валя. И впрямь Сереге подарочек!
Алексей молчал, мялся, не знал, как и сказать, но Анатолий в тон Вале крикнул:
— Да для мужа живого ведь ничего не жалко, а? Клади два мешка.
В избе разом стихло.
— Чего два мешка? — испуганно спросила Валя.
— Как чего? — ответил игриво Анатолий. — Муки.
Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.
— Пошли отсюдова, бабы, — сказал чей-то глухой голос.
— Спекулянты вы, а не инвалиды, — добавил другой.
Женщины враз заговорили, двинулись к двери, уже кто-то вышел, по ногам шибанули морозные клубы воздуха, и тут Анатолий крикнул:
— Стой!
Крикнул, как там, на войне, командовал, наверное, своими солдатами.
— Спекулянты? — спросил он, поднимаясь. — Какие же мы спекулянты, бабы? Разве похожи мы на спекулянтов? — Голос его сел, сломался. — Неужели вы думаете, что пришли бы мы, мужики, к вам свои штаны на муку менять, коли б нужда к стенке не приперла, а? И нужно нам за эту довоенную кожу, черт бы ее побрал, не меньше мешка муки, чтобы малые дети с голоду не передохли. — Анатолий успокоился, сел снова на лавку. — И вы нас не стыдите, самим стыдно. Деваться некуда.
Женщины стояли у выхода, повернувшись к слепому, — стояли плотной маленькой кучкой, и лица у всех были точно выточены из дерева.
"Вот после войны, — подумал неожиданно Алексей, — памятник такой вырубить надо художникам. Бабы. Смотрят на тебя и будто заплакать хотят".
Не думал он никогда в жизни ни о каких памятниках, а тут подумал скорбно и тихо стояли бабы у двери, словно хотели что-то сказать — грубое, стыдное, да сами же и жалели.
— Не суди нас, незрячий, — проговорила Валя, выходя из кучки. Женщины народ известный. Слово обронили нехорошее, извини… Ну а если по делу, то могу я по вашим ценам из всего этого обмундирования сменять на муку для Сереги разве что только фуражку. А ежели весь костюм, то сама мужа не дождусь, околею. Так что ищите деревню побогаче.
Дверь отворилась опять, и холод бил по ногам теперь долго — пока все женщины не ушли.
— Садитесь за стол, — приказала хозяйка. В ухвате держала она черный горшок. — Чем бог послал.
Алексей не слушал ее. Рассовывал тряпки в мешки, зло их тискал, уминая. Анатолий закуривал цигарку, и руки у него тряслись.
Торопливо поднялись и обедать отказались, как ни просила хозяйка.
На пороге Пряхин протянул ей кожаный картуз.
— Отдай Вале для ее Сергея!
Хозяйка запричитала, что надо бы отдать в руки Вале, да она ее и кликнет, но Пряхин поморщился:
— Отдай сама!
И плотно притворил за собой дверь.
Они шли по деревне быстро, почти бегом, не сдерживая шаг, а Анатолий шипел Пряхину в ухо:
— Да быстрей, черт тебя дери! Быстрей!
Только в низинке, когда закуржавелые березы и домики, взбегавшие на гору, скрылись за ельником, Алексей расслабился.
— Дурак же я, — сказал зло гармонист. — Тащились, ехали. Надо было на рынке. У кого есть что сменять да продать — в город везут. А кто сам локоть кусает — дома сидит.
Они шли молча, досадуя на себя.
— Стыдобища какая! — сказал Алексей.
— А чего стыдобища! — не согласился Анатолий. — Не менять же костюм за мешок картошки? У всего цена есть. Баб жалко, деревенька бедная, но и себя пожалеть надобно. Война, братишка, война.
Они вздохнули враз, словно сговорившись, засмеялись своему единодушию, и вроде полегчало тотчас: ну ошиблись, ну промашка вышла, да ведь не трагедия, поменяют свое барахло на рынке.
— Война, война, — сказал Анатолий бодрым, обычным своим голосом. Прямо-таки почище любого романа навертела. Мужики барахло меняют да карусель крутят! А бабы ишачат как лошади, в деревне вон, говорят, пашут на себе! Но вообще, братишка, жить хорошо, а? Слава богу, что нас не кокнуло, подумай-ка. Идем вот себе живехоньки, хоть не больно-то здоровехоньки, и снег под ногами скрипит, солнышко блестит? Ну-ка рассказывай, что видишь!