«Быть может, удастся влезть туда изнутри, если дупло доходит до такой высоты... — подумал юный Робинзон. — В этой густой кроне, на недоступной высоте можно будет найти надежное укрытие в случае опасности».
Тем временем солнце опустилось над горизонтом и окончательное устройство жилища пришлось отложить на завтра. После ужина с десертом из диких яблок наши путники расположились на ночлег. Что могло быть удобнее для сна, чем мягкий слой перегноя, устилавший дно дупла?
В честь дядюшки Виля, пославшего его в путешествие, Годфри окрестил свое дерево «Вильтри»[94], не считаясь с тем, что соотечественники присвоили гиганту имя одного из великих граждан Американской республики.
Обстоятельства сильнее нас. Годфри, прежде беззаботный, беспечный, никогда ни в чем не получавший отказа, в новых условиях сделался другим человеком. Еще недавно его спокойное существование не омрачали заботы о завтрашнем дне. В роскошном особняке на Монтгомери-стрит ни одна тревожная мысль не нарушала его сна, который ежедневно продолжался не менее десяти часов. Теперь все изменилось. Отрезанный от всего мира, предоставленный самому себе, столкнувшийся лицом к лицу с суровой действительностью, он оказался в ситуации, в какой растерялся бы и менее избалованный человек...
Прежде всего, надо было выяснить, что сталось с «Дримом». Но как это могли сделать два беспомощных человека, заброшенных на остров, затерявшийся в необозримом океане, словно булавка в стоге сена или песчинка на дне морском? Даже неисчислимые богатства дядюшки Кольдерупа в данном случае бессильны!
Хотя убежище казалось вполне надежным, Годфри провел беспокойную ночь: сожаления об утраченном прошлом переплетались с мыслями о неопределенном настоящем и переносились в будущее, которое страшило больше всего! Перед этими суровыми испытаниями его ленивый прежде ум, скованный безмятежным существованием, мало-помалу просыпался от дремоты. Годфри твердо решил всеми силами бороться с обрушившимися на него трудностями и во что бы то ни стало найти выход из создавшегося положения. Если это удастся, такой урок послужит ему на всю жизнь.
Годфри встал на рассвете с намерением заняться устройством удобного жилья. Кроме того, следовало наконец как-то решить вопрос о пропитании и связанной с ним проблемой огня. Затем необходимо позаботиться о предметах первой необходимости — орудиях труда, оружии и одежде, которая в конце концов так обветшает, что оба они будут вынуждены подражать моде полинезийских островитян.
А Тартелетт тем временем спал крепким сном. Темнота мешала его видеть, но он напоминал о себе громким храпом. Бедняга, даже пережив кораблекрушение, оставался в свои сорок пять лет таким же легкомысленным, каким был его ученик до пережитой ими катастрофы, и, конечно, теперь был не только бесполезен, но даже обременителен. Годфри постоянно приходилось заботиться о своем учителе. Что поделаешь! Не бросать же его, товарища по несчастью, на произвол судьбы? Ведь это было живое существо, хоть проку от него меньше, чем от дрессированной собаки, послушно исполняющей приказания хозяина и готовой отдать за него жизнь. Как-никак, а с Тартелеттом, при всей его бесполезности, можно иной раз переброситься словами, разумеется, ничего не значащими, а иногда и посетовать вместе с ним на горькую долю. Годфри порой так хотелось слышать человеческий голос! Учитель танцев был все же поумнее Робинзонова попугая... С Тартелеттом Годфри чувствовал себя не таким одиноким, а в его обстоятельствах не могло быть ничего ужаснее одиночества!
«Робинзон без Пятницы и Робинзон с Пятницей! — какое тут может быть сравнение!» — рассудил Годфри.
И все же в то утро, двадцать девятого июня, юноша был доволен, что он один и ему не мешают заняться исследованием местности. Быть может, посчастливится обнаружить какие-нибудь плоды или съедобные корни, которым, как ребенок, обрадуется учитель танцев. Итак, предоставив Тартелетту спать сколько заблагорассудится, Годфри пустился в путь.
Легкий туман еще окутывал берег и море, но на севере и востоке воздух уже становился прозрачным — туман таял под солнечными лучами. День обещал быть прекрасным.
Срезав себе толстую палку, Годфри направился к той еще не изведанной части берега, что выдавалась в море. Пройдя около двух миль, он решил сделать привал и приступил к первому завтраку, состоявшему из великолепных устриц и других съедобных моллюсков, водившихся здесь в изобилии.
«Во всяком случае, с голоду не умрешь, — сказал он самому себе. — Тут десятки тысяч устриц, а такая еда не противопоказана даже самому изнеженному желудку! Можно предположить, что устрицы в определенном количестве не менее питательны, чем хлеб и мясо, — утешал себя Годфри. — Если Тартелетт недоволен, то только потому, что он вообще не переносит никаких моллюсков! Ничего, стерпится — слюбится, а потом он без них не сможет и обходиться».
Покончив с завтраком, Годфри взял свою палку и зашагал на юго-восток — по правому берегу реки. Этот путь через прерию должен был вывести его к длинной полосе кустарников, а затем к группам деревьев, замеченных им накануне.
Юноша прошел еще около двух миль, ступая по густой траве, покрывавшей землю зеленым бархатистым ковром. Стаи водяных птиц с шумом летали вокруг незнакомца, вторгшегося в их владения. В прозрачной воде мелькали какие-то рыбы. В этом месте ширина речки составляла около четырех или пяти ярдов.
Годфри легко мог наловить здесь рыбы. Но как ее изжарить? Задача по-прежнему оставалась неразрешимой!
Благополучно добравшись до первой полосы кустарников, путник, к своей великой радости, обнаружил два вида корнеплодов, являющихся довольно распространенной пищей американских индейцев.
Первый из них, называемый камас, растет на какой угодно почве, даже там, где больше ничего не растет. Из этих корней, напоминающих луковицу, приготовляют муку, богатую клейковиной и очень питательную. Кроме того, в жареном или печеном виде камас заменяет картофель. Другой род корнеплодов, ямс, хотя и не обладает такими питательными свойствами, как камас, но имеет перед ним важное преимущество: ямс можно употреблять в сыром виде.
Довольный своим открытием, Годфри не замедлил отведать великолепного ямса, затем нарвал пучок и для Тартелетта, перебросил его через плечо и пустился в обратный путь.
Увидев аппетитные луковицы, учитель танцев встретил молодого человека с распростертыми объятиями и с такой жадностью набросился на еду, что Годфри пришлось сдерживать его.
— Не мешайте мне, Годфри! — взмолился Тартелетт. — Сегодня у нас есть эти корешки, а кто знает, будут ли они завтра?
— И завтра, и послезавтра, в любой день и час! Стоит только пойти и нарвать их.
— Прекрасно, Годфри! Но что делать с камасами?
— Из них мы приготовим муку и хлеб, когда у нас будет огонь.
— Огонь! — воскликнул учитель танцев, сокрушенно качая головой. — Огонь! А как его добыть?
— Пока еще не знаю, — ответил Годфри, — но так или иначе, он у нас будет!
— Увы, мой дорогой Годфри! Я впадаю в бешенство, как только подумаю, что другим стоит лишь чиркнуть спичкой, и сразу появится пламя. Вот уж никогда не думал, что окажусь в таком дурацком положении! На Монтгомери-стрит достаточно обратиться к какому-нибудь джентльмену с сигарой во рту, и он немедленно протянет вам коробок... А здесь?
— Здесь не Сан-Франциско и не Монтгомери-стрит, дорогой Тартелетт, и на любезность прохожих рассчитывать не приходится...
— Но почему же нужно непременно печь хлеб или жарить мясо? Почему природа не устроила так, чтобы мы могли питаться одним воздухом?
— Когда-нибудь дойдем и до этого, — сказал Годфри, улыбаясь.