Бату-хан проезжал через посад на вороном коне с белыми ногами и белой отметиной на лбу. Загорелое лицо было неподвижно, суженные глаза смотрели поверх людей, — никто не мог прочесть на его лице ни радости, ни заботы. За ним ехали по трое в ряд преданные ему ханы. Они носили почетные звания тысячников и десятитысячников, но своих отрядов не имели. Их обязанности состояли в том, чтобы участвовать в обедах Бату-хана, есть за четверых, рассказывать прибаутки и необычайные приключения славных витязей. Когда же они оставались наедине с Бату-ханом, каждый из них передавал сплетни про других ханов, про своих же собеседников за обедом. Бату-хан внимательно выслушивал каждого, жмуря глаза, иногда милостиво шипел: «Дзе-дзе!» Он хотел знать все, что делается вблизи и вдали от него, в войсках других чингисидов, потому терпел этих ханов, как нужных ему людей.
В посаде баурши показал Бату-хану просторную избу и предложил избрать ее для ночлега.
— Кто жил в этой деревянной юрте?
— Урусутский шаман. Зовут его «поп».
Бату-хан сердито отмахнулся.
Вмешался великий советник Субудай-багатур. Подъехав на саврасом коне, он хриплым голосом сказал:
— Разве подобает джихангиру жить в юрте шамана, да еще урусутского? А это что за дом? — Он указал плетью на бревенчатое строение с остроконечной высокой крышей и золоченым крестом наверху.
— Это дом урусутского бога.
— Джихангиру подобает жить там, где обитают боги, — сказал строго Субудай-багатур.
Бату-хан искоса посмотрел на потупившего глаза баурши, на ханов, начавших горячо поддакивать великому советнику, и повернул коня к церкви.
Баурши бросился к церковной двери. На паперти около входа сидели четыре монгольских воина.
— Сюда нельзя! — сказал один из них.
Баурши начал спорить с монголами.
— Кто вас поставил сюда? — спросил подъехавший Субудай.
— Сотник Гуюк-хана, Мункэ-Сал.
— Возвращайся к своему сотнику и скажи, чтобы он выбирал для своего хана более подходящую юрту. Убирайся, живо!
Четыре монгола посмотрели друг на друга, посвистали сквозь зубы и, подобрав подолы длинных шуб, пошли через глубокий снег к своим коням, привязанным к церковной ограде. Один повернулся и сказал Субудаю:
— Когда Гуюк-хан начнет нас бить по щекам костяной лопаткой, ты ведь за нас не заступишься?
— Кто тебе отрезал ухо? — спросил Арапша. — Смотри, второе отрежу!
Монгол, оскалив зубы, присел, вытягивая меч, задвинул его обратно в ножны и быстро вскочил на коня.
— И ты того же дождешься! — крикнул он и поскакал.
Арапша злобно посмотрел ему вслед:
— Гуюк-хан опять подсылает к джихангиру убийц!
Нукеры привели старика, найденного в соседней сторожке. Он был в собачьем колпаке, холщовых портах, рубахе и лыковых лаптях. Он весь посинел и дрожал от холода, но не выказывал страха. Старик отпер ключом большой замок на двери. Баурши вошел первый и, сложив руки на животе, стал около двери. Бату-хан соскочил с коня и, разминая онемевшие ноги, прошел в церковь. Татары ее не тронули. Сквозь узкие окна, затянутые пузырями, тускло проникал свет. Впереди поблескивал золотом алтарь с резными деревянными дверьми. Перед некоторыми иконами мигали огоньки лампад, освещая темные, насупившиеся лики святых.
Бату-хан прошел в алтарь, обогнул кругом престол. На столике в углу нашел пять круглых белых просвирок. Приказал следовавшему за ним баурши попробовать эти хлебцы — не ядовиты ли? Баурши откусил, пожевал и сказал:
— Авва! Да сохранит «хан-небо» и тебя и меня от несчастья! Хлеб вкусный!
Бату-хан вернулся на середину церкви, опустился на конскую попону. Возле него полукругом уселись ханы.
— Разожгите здесь костер, пол каменный, — сказал Бату-хан, — и сварите мне чай.[8]
Баурши заметался и, переговорив с толмачом и пленным стариком, подобострастно доложил хану:
— Здесь огонь разводить нельзя — это прогневает урусутского бога, и его дом загорится.
Субудай-багатур приказал, чтобы его военные помощники — юртджи — поместились в доме урусутского шамана. Бревенчатый дом состоял из сеней и двух горниц, разделенных стеной. Большая, сложенная из камней и глины квадратная печь выходила в обе горницы.
В первой половине поместились четыре монгольских юртджи и два мусульманских писца-уйгура. Вторую горницу взял себе Субудай. Он увидел рязанского князя — переметника Глеба, сидевшего вместе с юртджи, — и спросил:
— Что такое «гречишные блины»?
— Это трудно объяснить, надо попробовать. Заведи себе бабу, она тебе будет каждый день печь, а ты будешь радоваться.
8
Монгольская аристократия в XIII веке уже знала употребление чая; получали его из Китая в обмен на кожи, шерсть, скот и прочее (см. китайские летописи XIII века).