Хороший спектакль*
Вчера мне удалось быть на спектакле в Показательном театре. Во второй раз шла драма Шекспира «Мера за меру».1
Этой драме колоссально не повезло, несмотря на то что гений Пушкина угадал ее красоту и отразил ее в своей поэме-полупереводе «Анжело». Пьеса была так мало популярна, что в России, если не ошибаюсь, не шла никогда или разве в очень давние годы. Но пьесу не любили ни в Германии, ни даже в Англии. Из Шекспира давали обыкновенно те пьесы, в которых мог щегольнуть тот или другой гастролер.
Между тем «Мера за меру» принадлежит к числу гениальнейших произведений великого драматурга. По идее своей она представляет собою анализ так называемого «правосудия», не менее глубокая, чем «Преступление и наказание» Достоевского или «Воскресение» Толстого.
Она насыщена гуманностью, вместе с тем это яркая мелодрама и веселая, порою карикатурная комедия.
Показательный театр отлично справился с своей задачей. Почти не меняя декорации, он, в подражание шекспировскому тексту, дает непрерывный поток действия: пафос и слезы, с одной стороны, жгучий хохот и кривляние развратников и шутов — с другой, мудрость и страсть, дворец и тюрьма, монахи и прощелыги — все это проплывает сверкающим хороводом.
Игра во всех ролях выше среднего, а Анжело — Ленин, Изабелла — Белевцева, Люцио — Кторов положительно превосходны. Удачна декоративная планировка Якулова, дающая возможность действию идти без натяжки и без перемены декорации. Удачны отдельные костюмы и фигуры, словно прямо сошедшие с картин великих мастеров (особенно Анжело и Изабелла).
Публики было очень много, и была она вся довольна спектаклем.
Цены на места в Показательном театре, назначенные государством, очень невелики, и комиссия по распределению билетов при Центротеатре2 делает все возможное, чтобы рабочие организации могли в первую очередь воспользоваться этими спектаклями. Кроме того, Наркомпрос и Наркомвоен заключили договор об использовании театров для армии. Я уверен, что соответственные военные органы воспользуются своим правом многократно наполнить залу Показательного театра красноармейцами.
Драма Шекспира, дающаяся полностью, рассчитана прежде всего на народную публику. Народ не побоится той крупной соли, которую в изобилии сыплет здоровый сын XVII века3. Он оценит мелодраматические эффекты, более обильные в этой пьесе, чем в других у Шекспира. Он почувствует ту атмосферу великой доброты, которая вряд ли в какой-либо другой пьесе царит с такою полнотою.
Показательному театру пришлось с невероятными гигантскими трудами рождаться на свет, ибо театр этот новый. Я знаю, что вследствие этого родилось немало предубеждений против театра. И я рад высказать уверенность, что всякий, кто придет посмотреть на этот плод художественных усилий его коллектива, сменит предубеждение симпатией к артистической группе — те, кто знает ее усилия в невероятно тяжелых условиях и тот идеальный порыв, который она продолжает хранить.
Я смело могу звать на этот спектакль Показательного театра как на одно из самых глубоких, разнообразных и художественных зрелищ, какие можно видеть сейчас в театрах Москвы.
Будем смеяться*
Я часто слышу смех. Мы живем в голодной и холодной стране, которую недавно рвали на части. Но я часто слышу смех, я вижу смеющиеся лица на улицах, я слышу, как смеется толпа рабочих, красноармейцев на веселых спектаклях или перед веселой кинолентой. Я слышал раскатистый хохот и там, на фронте, в нескольких верстах от места, где лилась кровь.
Это показывает, что в нас есть большой запас силы, ибо смех есть признак силы. Смех не только признак силы, на сам — сила. И раз она у нас есть, надобно направить ее в правильное русло.
До сих пор, несмотря на несколько попыток, не удалось создать сатирический журнал. Отдельные карикатуры РОСТА или в форме плакатов были удачны, но своего стиля и достодолжного в меру революции размаха мы и здесь не обрели. Быть может, самым лучшим смехачом нашим является Демьян Бедный, но он немножко одинок в этом отношении и лишь постепенно и в очень малой мере начинает выходить из полумертвых столбцов газеты на живую эстраду.
Все это ничтожно по сравнению с большой задачей направить в достодолжное русло стихию народного смеха.
Смех — признак победы. Один тонкий мыслитель говорит: «Нет ничего торжественнее, священнее и радостней первой улыбки ребенка; она означает собою, что психика его начинает побеждать организм и среду, она означает триумф первого проблеска сознания».
Спенсер, Селли, Бергсон и другие утверждали с полной несомненностью, что смех знаменует собою разряжение внутреннего напряжения в результате чувства своего превосходства, в результате легкого разрешения какой-либо жизненной проблемы.
Пока человек слаб перед врагом, он не смеется над ним, он ненавидит его; если порою саркастическая, полная ненависти улыбка появится на его губах, то это — смех, отравленный желчью, смех, звучащий неуверенно. Но вот пригнетенное растет, и смех раздается громче, тверже. Это — смех негодующий, это ирония, кусательная сатира. В этом смехе слышен свист бича и порою раскаты грядущего грома борьбы. Так начал смеяться, еще не осушив слезы на глазах, Гоголь, и так смеялся, дрожа от негодования, Салтыков.
А дальше?
А дальше смех становится все более презрительным, по мере того как новое чувствует свои силы. Этот презрительный смех сверху вниз, веселый, уже чувствующий свою победу, уже знаменующий отдых, необходим как самое настоящее оружие. Это осиновый кол, который вгоняется в только что убитого мрачного колдуна, готового вернуться из гроба, это вколачивание прочных гвоздей в черный гроб прошлого.
Когда вы победили врага гнусного, но могучего, не думайте, что это окончательно, особенно если дело идет о целом классе, о целой культуре. Тысячами ядовитых нитей опутывает он вас со. всех сторон, а некоторые из этих щупальцев запустил в самый мозг ваш, в самое ваше сердце, и, как иные гидры, он может возродиться. Такие нити нужно вырвать, их нужно истребить. Механически этого сделать нельзя, нельзя сделать этого насилием, нельзя сделать этого операцией, пришлось бы искромсать все тело живого существа и все-таки ничего не добиться. Но это можно сделать химически. Есть такое вещество, такая дезинфекция, которая заставляет улетучиться всю эту погань, — это смех, великий санитар. Сделать что-нибудь смешным — это значит нанести рану в самый жизненный нерв. Смех дерзок, смех кощунственен, смех убивает ядом отравленных стрел.
И в наше время, когда мы повергли гигантского врага только в России, когда мы поистине опутаны еще отравляющими весь воздух наш нитями былой культуры, когда рядом со всех сторон этот же враг еще торжествует и ждет момента, чтобы нанести новый удар, — в такое время мы, не выпуская меча из одной руки, в другую можем взять уже тонкое оружие — смех.
Найдутся ли у нас авторы больших социальных комедий, найдутся ли у нас сатирики, которые смогли бы по-новому перетряхнуть всю рухлядь прошлого? Достаточно ли обновить старый смех от Фонвизина до Чехова?
Не будем сразу замахиваться на большое и не будем вместе с тем удовлетворяться только заграницей, только нашей прошлой литературой — мы живы и должны творить; если не хватит нас сразу на то, чтобы творить грандиозно (вспомните: грандиозное мы творим на другом театре — театре военных действий и международных отношений, грандиозное мы создаем в области народного хозяйства), то начнем с малого.
Если у нас уже есть интересные, удачные попытки на пародии, куплеты, сатирические выпады, колкие диатрибы, то почему бы не прибавить к этому и сатирический театр?
Да здравствуют шуты его величества пролетариата! Если и шуты когда-то, кривляясь, говорили правду царям, то они все же оставались рабами. Шуты пролетариата будут его братьями, его любимыми, веселыми, нарядными, живыми, талантливыми, зоркими, красноречивыми советниками.