Звонка необходимого
я ждал, не обходя
ни щелка нелюдимого,
ни шороха дождя,
ни стуку и ни грюку.
Я знать никак не мог,
в какой системе звука
ударит тот звонок:
иерихонским ревом,
звенящею судьбой,
или простым, здоровым,
как бы между собой
нормальным разговором,
или с небес ночных
незаглушенным хором
архангелов стальных.
Я ждал и не дождался.
Молчал мой телефон.
Он так и не раздался,
беспрекословный звон.
СУРОВАЯ НИТКА
Ограничивало. Смиряло.
Отпускало от сих до сих.
Если я наработал мало
и немного достиг —
это сворка, веревка, цепка,
на которой держали крепко.
Ограничивал ограничитель,
не давал мне мочь, что мог.
Он и был мой главный учитель
и влиятельнейший педагог.
В том кругу, что им обрисован,
я воспитан и образован.
Куц был радиус этого круга,
а пределы — невдалеке.
Если я протягивал руку —
тотчас било меня по руке.
Если б случай счастливый случился,
я таким бы не получился.
Но по правилу шло развитье,
а по исключенью — не шло,
и смотало суровой нитью все,
что бы во мне ни росло.
Что росло и что расцветало —
все суровой ниткой смотало.
ТОВАРИЩ
(«Постарел мой товарищ…»)
Постарел мой товарищ!
Как в зеркало,
я на него смотрю.
Я, наверно, не лучше,
наверно, и не моложе.
Каждый год, им пережитый
от января к декабрю,
у меня, как мурашка, проходит по коже.
Возраст мой
в его возраст
глядится с тоской большою.
Совпадают морщина с морщиною,
как шестерня с шестернею.
И поэтому
всей душою
мы здороваемся,
пятерня с пятернею.
Как автобусы, по параллелям мы шли,
но споткнулось, ошиблось автобусное расписанье
и столкнуло на этом участке земли
и мое постаренье, и его угасанье.
Век наш, сложенный из двух наших полувеков,
был свободен от льгот, от удобств, от имущества,
был беднее и стоптаннее половиков,
но зато предоставил нам важные преимущества!
жить в соседних кварталах,
не встречаться нигде, никогда
после школьного бала,
после вечера выпускного
и под старость столкнуться,
и тихо промолвить: — Беда, —
и услышать: — Беда, —
и втори́ть ему снова и снова.
«Хочу умереть здесь…»
Хочу умереть здесь
и здесь же дожить рад.
Не то, чтобы эта весь,
не то, чтобы этот град
внушают большую спесь,
но мне не преодолеть
того, что родился здесь
и здесь хочу умереть.
Хочу понимать язык
соседа
в предсмертном бреду.
Я в счастьи к нему привык
и с ним буду мыкать беду,
чтоб если позвать сестру
в последнем темном бреду,
то прежде, чем умру,
услышать: «Чего там? Иду».
Необходимо мне,
чтобы на склоне дней
береза была в окне,
чтобы ворона на ней,
чтоб шелест этой листвы
и грай
услышались мне
в районной больнице Москвы,
в родимой стороне.
УГЛОВАТАЯ РОДИНА
К югу — выше полета орла,
а к полярным морям — поката,
угловата страна была
и углами весьма богата.
Выбрал я в державе огромной
угол самый темный, укромный.
Пусть иные в красном углу
приколотят свою икону
и приемлют свою хвалу.
Мне бы только что по закону.
Хороши законы страны:
ясные, простые, крутые.
Подчиниться мы все должны
непреложным законам России.
В темный угол забьюсь. Подчинюсь.
Перед ясным законом склонюсь.