Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921

1910 — январь 1912

«Повеселясь на буйном пире…»

Моей матери

Повеселясь на буйном пире, Вернулся поздно я домой; Ночь тихо бродит по квартире, Храня уютный угол мой. Слились все лица, все обиды В одно лицо, в одно пятно; И ветр ночной поет в окно Напевы сонной панихиды… Лишь соблазнитель мой не спит; Он льстиво шепчет: «Вот твой скит. Забудь о временном, о пошлом И в песнях свято лги о прошлом».

6 января 1912

Пляски смерти

1 Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться, Скрывая для карьеры лязг костей… Живые спят. Мертвец встает из гроба, И в банк идет, и в суд идет, в сенат… Чем ночь белее, тем чернее злоба, И перья торжествующе скрипят. Мертвец весь день труди́тся над докладом. Присутствие кончается. И вот — Нашептывает он, виляя задом, Сенатору скабрезный анекдот… Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью Прохожих, и дома, и прочий вздор… А мертвеца — к другому безобразью Скрежещущий несет таксомотор. В зал многолюдный и многоколонный Спешит мертвец. На нем — изящный фрак. Его дарят улыбкой благосклонной Хозяйка — дура и супруг — дурак. Он изнемог от дня чиновной скуки, Но лязг костей музы́кой заглушон… Он крепко жмет приятельские руки — Живым, живым казаться должен он! Лишь у колонны встретится очами С подругою — она, как он, мертва. За их условно-светскими речами Ты слышишь настоящие слова: «Усталый друг, мне странно в этом зале». — «Усталый друг, могила холодна». — «Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали На вальс NN. Она в вас влюблена…» А там — NN уж ищет взором страстным Его, его — с волнением в крови… В ее лице, девически прекрасном, Бессмысленный восторг живой любви… Он шепчет ей незначащие речи, Пленительные для живых слова, И смотрит он, как розовеют плечи, Как на плечо склонилась голова… И острый яд привычно-светской злости С нездешней злостью расточает он… «Как он умен! Как он в меня влюблен!» В ее ушах — нездешний, странный звон: То кости лязгают о кости.

19 февраля 1912

2 Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет. Умрешь — начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.

10 октября 1912

3 Пустая улица. Один огонь в окне. Еврей-аптекарь охает во сне. А перед шкапом с надписью Venena[2], Хозяйственно согнув скрипучие колена, Скелет, до глаз закутанный плащом, Чего-то ищет, скалясь черным ртом… Нашел… Но ненароком чем-то звякнул, И череп повернул… Аптекарь крякнул, Привстал — и на другой свалился бок… А гость меж тем — заветный пузырек Сует из-под плаща двум женщинам безносым На улице, под фонарем белёсым.

Октябрь 1912

4 Старый, старый сон. Из мрака   Фонари бегут — куда?   Там — лишь черная вода,   Там — забвенье навсегда.   Тень скользит из-за угла,   К ней другая подползла.   Плащ распахнут, грудь бела, Алый цвет в петлице фрака. Тень вторая — стройный латник,   Иль невеста от венца?   Шлем и перья. Нет лица.   Неподвижность мертвеца.   В ворота́х гремит звонок,   Глухо щелкает замок.   Переходят за порог Проститутка и развратник… Воет ветер леденящий,   Пусто, тихо и темно.   Наверху горит окно.     Всё равно.   Как свинец, черна вода.   В ней забвенье навсегда.   Третий призрак. Ты куда, Ты, из тени в тень скользящий?