1933
О памяти
Мы теперь «Интервенцию»
смотрим в театре на сцене,
«26 комиссаров»
инсценируем в фильме в кино, –
время боль усмиряет,
уходят в историю тени,
на глазах очевидцев
нарастает налет ледяной.
Гримированной были
не выдержать с жизнью сравненья,
их последних минут
объективу не отыскать.
И насколько ж была величавее,
проще,
скромнее
повседневная жизнь их
и горькая гибель в песках!
Даже всех их фамилий
не вложишь в короткую память:
Шаумян, Джапаридзе…
А дальше – в архивы глядеть.
Для того ли стояли они
над бруствером на яме,
чтоб исчезнуть из памяти
им благодарных людей?
Нет!
Припомнишь опять –
и мороз подирает по коже:
как сияла звезда,
как скрипела тюремная дверь…
И насколько ж оно
и похоже и не похоже –
то, что было тогда,
на то, что явилось теперь!
Это ихние кости
скрепили фундаменты стройки,
струйкой крови из ран их
впервые намечен канал,
потому что они
оставались упорны и стойки,
потому что их взгляд
этих лет перелет обгонял.
И теперь,
когда с горки дорогу пройденную видно,
и чем дальше,
тем крепче
прошедшее в руки дано,
при начале пути
возникают они монолитно –
двадцать шесть комиссаров,
как цельное имя одно.
И когда по Германии
ловят и душат партийцев,
и рабочего моря
приспущенный вымпел поник, –
мы наверное знаем,
во что она обратится –
эта кровь пролитая
и прочная память о них.
Возникайте же выше
плечами из камня и стали,
алюминием
небо советских высот
серебря, –
вы,
которых, предательски выкравши,
в ночь расстреляли
с девятнадцатого на двадцатое сентября!
1930
«Шарикоподшипника» подшефный полк
Фанфары, вздувайте
могучую весть:
пятнадцать прошло,
а идущих не счесть!
Сверкайте, фанфары,
в шумящем шелку
«Шарикоподшипника»
подшефному полку!
Тяжелые стены
раскрыл Большой театр,
четыре на сцене
фанфарщика стоят…
Рабочие в ложах
поднялись на локтях.
«Шарикоподшипник» –
празднует Октябрь.
И долго не молкнет
сигнал боевой –
приветствие шефу
полка своего,
и долго не молкнет
ладонь о ладонь:
приветствуют шефы
свой полк молодой.
Начполк рапортует –
и крепость в лице, –
что технику знают
и знают прицел,
что грамотен каждый,
и смел, и свеж,
врага не допустят
шагнуть за рубеж.
Стоят молодые
Союза сыны,
и нет им примера,
и нет им цены.
И в технике знает
и в жизни толк
«Ш арикопо дшипника»
подшефный полк.
А ну-ка, пилсудчик,
испробуй труда
на танках ползучих
пробраться сюда!
Французских заявок
велик аппетит –
руками зуавов
нас мнит победить.
Мы ждать вас не будем
под сенью крыш,
сигналы разрубят
повсюду тишь.
Сготовил снаряды
и помнит долг
«Ш арикопо дшипника»
подшефный полк.
И нету в Союзе,
такого уголка,
где б трепет фанфар
не развеял шелка,
где б грохот ладоней
рабочих рук
не отозвался б
на этот звук.
Отброшенный враг,
погибая, кренись.
Подшефные встанут
у наших границ.
Поднимутся всюду
Союза сыны –
и нет им подсчета,
и нет им цены.
Фанфары, трубите
могучую весть:
пятнадцать прошло,
а грядущих не счесть!
Страшись же,
буржуйская тень котелка,
«Шарикоподшипника»
подшефного полка!
1932
Барьер
Бушует кризиса
мутная пена;
товары на складах
ложатся пластом.
А мы неуклонно,
а мы постепенно,
промышленность
вверх поднимая,
растем.
Поэты
надуют губки,
капризясь:
«У вас не найдется
темы другой ли?
Опять вы про кризис?» –
«Опять я про кризис –
в связи
с монополией внешней торговли».
Вы скажете:
«Тем не касаясь „казенных“,
в словарь наш
слова эти
не внесены,
мы пишем
об облаке,
о газонах,
о всем,
относящемся к теме весны».
Послушайте,
души лирически нежные,
что было бы,
если б,
у вас в облаках
витая,
Союз
не сосредоточил бы внешнюю
торговлю
у государства в руках?
Наехали бы
коммерсанты шустрые,
товаров своих
навезли бы стога,
а мы бы,
свою обескровив индустрию,
платили б
частникам чистоган.
Потом –
за шерсть,
за шелка,
за сласти,
за обработанный
каучук –
тихонько
они подобрались бы к власти:
«Позвольте,
я вас управлять научу!»
Они и сейчас,
от бессилия ярого
язык закидывая
за плечо,
на ввоз
накладывают эмбарго,
замкнуть нас пытаясь
ржавым ключом.
А что бы тогда?..
Но – ленинский прищур
развидел их тени
сквозь призрачный дым.
И пусть вкруг границ
они свищут и рыщут –
мы щелок в торговле
прогрызть не дадим.
Костяк производства их
от кризиса высох,
а наш здоровеет,
трудом разогрет.
И, кризису вход преградив,
на границах
поставлен
о внешней торговле декрет.
Желаете
торговать с государством?
Пожалуйста:
точны расплатою в срок.
Но вам, господа,
никогда не удастся
засесть за Союз,
как за сладкий пирог.
Добычею
мы вам
не будем,
не станем, –
мечтанья об этом
поставьте под крест.
Вы видите –
залито небо блистаньем:
то – Днепр
и Рион,
то – Ивгрэс
и Нигрэс!
И это –
сияет рабочая воля,
углы захолустные
светом облив,
держа
монополию внешней торговли
в руках,
нам сберегшую силы –
рубли!