Глаза наши карие, синие, серые,
и сердце надежно в груди.
Мы ловкие, умные, сильные, смелые,
и ясная цель впереди.
Бывало и нам иногда трудновато:
препятствий и копоть и дым,
но мы – не из воска, но мы – не из ваты,
а главное – мы победим!
Если ж к бою позовут нас
для опасности любой, –
мы за срок пятиминутный
все готовы будем в бой.
Не догонишь нас, попробуй,
не согнешь упрямых плеч.
Под фашистскою утробой
на лопатки нам не лечь.
Наплывай упругим строем,
комсомольская река!
Все запруды гнили смоем
по заданию Це-Ка.
Глаза наши карие, синие, серые,
и сердце надежно в груди.
Мы ловкие, умные, сильные, смелые,
и ясная цель впереди.
Бывало и нам иногда трудновато:
препятствий и копоть и дым,
но мы – не из воска, но мы – не из ваты,
а главное – мы победим!
1933
Удивительные вещи
1934
«Есть в полете!»
Три храбрых,
одолевших высоту,
три сердца –
оборвались на лету.
Как не забыть,
как их восстановить,
еще вчера
надежных жизней нить?
Еще вчера
была не решена
задачей боевою
вышина.
Еще вчера
они прошли меж нас.
Была весна,
и грусть была
смешна.
Комбинезоны
были широки.
Из них
никто
не метил в старики.
Так водолаз
бывает неуклюж
меж мелкости
прибрежных пресных луж.
Так гордый «Сириус»
пошел в полет
над мелочью
опушек и болот.
Весенний месяц
в небе родился,
весенний ветер
с цепи сорвался.
Вчера еще
с необычайных мест
Семнадцатый
приветствовался съезд!
Один из них –
советский командир;
им ткань небес
прощупана до дыр;
им пройден был
тяжелый фронт двойной –
гражданской
и научною войной.
Второй из них –
воздушный инженер,
теченье струй
следивший в вышине,
который мог
сказать наперечет,
куда
и как
воздушный мир течет;
но, занятый
высокою средой,
он также был
под красною звездой.
А третий –
комсомолец,
он и прост,
войне гражданской
был еще не в рост;
но ввысь идут у нас
всего скорей
те сыновья
партийцев-слесарей,
которых жизнь,
как «есть в полет»,
стройна,
которых
наша подняла страна.
И путь троих
весь мир с собой увлек,
и поднял ими
мира потолок.
Туда
не выдашь
паспортов и виз,
оттуда
страшно
оглянуться вниз,
особенно же –
если развита
курьерского экспресса
быстрота!
Оттуда
взгляда
вниз не устремляй,
меж облаков –
лишь промельком земля.
Как их спасти?
Как их остановить?
Как поддержать
их бодрых жизней нить?
Спокойствие,
товарищи мои,
спокойствие
на сердце затаи!
Спокойствие
в полях и на реке.
Часы
остановились на руке…
Мы видели,
их урны – все в цветах,
мы врезали
их имена – в веках.
Высокою
окуплено ценой
их место
под Кремлевскою стеной.
Так шире плечи,
головы прямей!
У их родных,
у их больших семей,
весенний ветер,
боль раздуй,
развей
над прахом
большевистских сыновей!
Величие!
Товарищи мои,
величие
на сердце затаи!
Чтоб каждого
последний сердца вздох
по всей земле
поднять волненье смог.
Чтоб на высокой памяти
их честь
был каждого ответ:
«В полете есть!»
1934
Гремит Димитров
Величие партии
неизмеримо,
и слава ее – долга…
В рабочих предместьях
Берлина и Рима,
в делах коммунистов-болгар.
Родясь из заводских
собраний подпольных
(Коммуны полотнище,
рдей!), –
каких она выдвигает
отборных,
особенно ценных людей!
Над ними
веревка танцует, намылись,
и низок
лоб палача…
Но нет!
Не сдаются такие на милость
врагов,
победивших на час.
Смотрите еще раз,
как, в злобе немея,
прически в страхе
топорща метлой,
топчась в нетерпенье на месте,
пигмеи
грозят великанову горлу
петлей!
Но горло гремит,
и от режущих реплик
дрожит крючкотворство
на каждом шагу,
и ветер
сюртук председателя треплет,
и тень лжесвидетеля
гнется в дугу.
Но голос гремит,
разметая нелепицу
фальшивых улик
и предписанных клятв,
и буря грохочет
по древнему Лейпцигу,
и листья судебного акта
летят.
И клятвопреступники
в страхе шатаются,
и – маленький –
в землю по талию врос,
за стол прокурор
удержаться пытается,
когда начинает
Димитров допрос.
И точны слова,
и сказать на них нечего.
Он бьет ими в гущу
убийц и лжецов.
Какою правдивостью
светится речь его!
Какою энергией
дышит лицо!
Кто здесь обвиняемый?
Кто уличенный?
Кому от стыда здесь
и страха
замлеть?
И мир аплодирует,
им увлеченный,
гордясь,
что такие живут на земле!
Когда,
подтянувши лапу корявую,
бандиты и воры
присягу дают,
когда провокаторы
грязной оравою
бормочут бессмысленно
басню свою,
когда,
от усилий потный и розовенький,
фашизм обеляющий
прокурор
пытается
обосновать на лозунге:
«Бей наци!» –
легенду про «красный террор», –
Димитров
гремит против этого вздора,
и хохот
до хор доходит резьбы:
«Мне вовсе не надо
убить прокурора,
хоть я и хочу
обвиненье разбить!»
Откуда
под сводов тюремных сумрак,
сквозь прутья,
сквозь цепи,
сквозь рой клеветы,
доходит к нему
это чувство юмора,
величия,
ясности,
прямоты?!
Откуда? –
Отовсюду:
из Праги,
из Рима,
от всех широт
и от всех долгот
Величие партии
неизмеримо,
а славы ее
не оболгут!
Малейшую слабость
из сердца вытравь
и правды
единственной в мире
держись.
Ты слышишь:
гремит товарищ Димитров
за право
на общее счастье и жизнь!