1934
На полный май!
Весна страны –
на полный ход,
на полный оборот
у самых северных широт,
у черносливных вод!
Везде
светла,
напряжена,
упорна
и дружна
и глубина,
и вышина –
советская весна.
Везде,
где влажный грунт размяк
где сыро
и черно,
ложится вглубь
во весь размах
тяжелое зерно.
Зерно
кубанки яровой,
зерно
больших идей;
зерно
запашки мировой,
величия людей.
Зерно
отборных, крупных лет,
селекция времен;
зерно,
которым движет
свет
развернутых знамен.
Зерно
взволнованных глубин,
оправданных
страстей;
зерно
отстроенных турбин,
проложенных путей.
Оно
охвачено жарой
разымчивых лучей;
оно
влажнеет кожурой
от почвенных ключей.
Оно –
зеленый фейерверк,
колхозов ранний день;
оно
всю землю
тянет вверх,
на новую ступень.
Неповторим,
нерастворим,
мир
движется вперед.
Весна страны
владеет им
на полный разворот!
И ты, мой стих,
не повторись
и новое отметь,
как выезжает
тракторист
под солнечную медь,
ведет коней
на коновязь
колхозный бригадир,
и весь,
в загаре обновись,
здоров
советский мир.
Как люди,
не боясь беды,
идут
во мрак и льды,
чтоб время новое
вписать
в иные небеса.
Как на спецовках
липнет грязь
и сохнет от ветров.
Как мы,
любя,
сердясь,
смеясь,
ведем свое метро.
Как бег годов –
что лёт минут,
и песни нет
про то,
что люди будущее
мнут
и месят,
как бетон.
Аэропланы
тянут даль,
как невод,
за собой.
Упорно
врубовая сталь
втюдается
в забой.
Растет
добыча чугуна,
огромен
дел дневник,
и бьет
советская весна
из вышек
нефтяных.
И человек
не одинок
в такой
большой весне,
и счастье
ластится у ног
все ближе
и тесней.
И ты
пройдешь
проходку лет
и вырубишь забой,
и светлой
молодости
след
оставишь за собой.
И ты припомнишь
этот год,
сияющий
по край,
когда весна –
на полный ход,
на полный
Первый май!
1934
Опыт портрета
1
Этот народ
был огромен!
Пустынная синь
и весь…
Из Тул и Калуг,
из Рязаней и Ромен
он двинулся
сразу
весь.
Он сполсся
в московскую котловину,
как в древности
за Калитой,
напоминая собою
лавину,
тугою бедой налитой.
Он хмур был и груб.
И хмурым и грубым
варился
в крутом московском котле
засельщиком,
пильщиком,
дроворубом –
сырой,
тяжелый атлет.
Он вырубал себе
сруб деревянный,
он добывал
пушнину и воск,
и длинным
днепровским путем караванным
к низовьям
промысел вез.
Его окружали
леса и болота,
коренья и кочки
на каждом шагу.
В тумане и тьме
вдруг увидишь кого-то:
русалку
и шишигу.
Горбом наживал он
скупое добро,
но княжьей дружины
уздечки бренчали
и взятый
многажды
побор да оброк
за труд заставлял
приниматься сначала.
А потом
он раскидывал
руки в истоме,
он, привыкший работать
креня и рубя, –
не рассчитывая
пи на кого,
кроме
самого себя.
2
Затем
проползали столетий тени,
и судьба его
была такова:
он обрабатывал
стебли растений,
кожу дубил,
железо ковал.
Он силки мастерил,
он платился ногатой,
и хоть не был
ни капли
лентяй или мот,
но –
вершки забирал неуклонно
богатый:
и пушнину,
и пряжу,
и деготь,
и мед.
Он шагал,
уходя по непробитым тропам,
он врывался под землю,
подобен кроту,
но везде,
норовя его сделать холопом,
паразит повисал
на его вороту.
Теперь порассмотрим его
поближе:
он
о жизни,
что этой тоске не чета, –
как железо в пустыне.
от жажды
лижут, –
фантазировал
и мечтал.
Нагреваясь,
делясь
и слоясь постепенно,
погибая в тупом,
непролазном труде,
он вскипал наконец
и разметывал пену
наверху оказавшихся
дошлых людей.
Он скакал
по ухабам
на тряской телеге,
он вздыбал
на спокойный
уют богачей,
разрывая листы
записных привилегий,
то Кондратов Булавиных,
то Пугачей.
В эту степень кипенья,
до дна потрясаем,
он опять поддавался
на лживую речь,
успокоен
практическими мудрецами,
что синица-де моря
не сможет зажечь.
Так история шла…
И в десятый,
и в сотый,
задержав его шаг
и держа взаперти:
кипятковой мечты
и тугого расчета
никогда не сходились
совместно пути.