В осанке и в повадке
уверенно скромны,
идем, идем в порядке,
в походном порядке
защитой страны.
В родне мы кровной с теми,
кто в Октябре восстал, –
военных академий
отборный начсостав.
В политике не шатки
и в знании сильны,
идем, идем в порядке,
в походном порядке
защитой страны.
В родне мы кровной с теми,
кто в Октябре восстал, –
военных академий
отборный начсостав.
Мы не играем в прятки
с возможностью войны.
Идем, идем в порядке,
в походном порядке
защитой страны!
Идут рабочие
Всю площадь по обочины
шагов заполнил гуд:
вооруженные рабочие
идут,
идут,
идут!
Если надо грудью крепкой
защитить Союза рост,
вспыхнут враз над каждой кепкой
миллионы красных звезд.
В рядах их перво-наперво,
виски посеребря,
идут отряды снайперов
призыва Октября.
Идут,
идут,
и там и тут
идут!
А рядом место заняли
и те, что в старину
за красных партизанили
в гражданскую войну…
Идут,
идут,
и там и тут
идут!
За ними встали в очередь
надежною стеной
их сыновья и дочери
с винтовкой за спиной.
Идут,
идут,
и там и тут
идут!
Всю площадь по обочины
шагов заполнил гуд:
вооруженные рабочие
идут,
идут,
идут!
Если надо грудью крепкой
защитить Союза рост,
вспыхнут враз над каждой кепкой
миллионы красных звезд.
1934
Высокогорные стихи
1938
Хор вершин
Широкие плечи гор –
вершин онемелый хор,
крутые отроги
у самой дороги –
времен замолчавший хор.
Высокие тени гор –
с беспамятно давних пор
стоят недотроги
у самой дороги –
затихший внезапно спор.
Когтистые ребра круч,
копящие шумный ключ,
туманные кряжи
завеяны в пряже
вот здесь же рожденных туч.
Что каменных гряд полоса, –
должна быть и песен краса,
чтоб в небо вздымались,
как каменный палец,
один за другим голоса.
1933–1938
Въезд
Стуком поспешной поступи,
гарью полынного запаха
поезд
топочет по степи,
поезд –
с северо-запада.
Ночью по сонной шири
скорый летит без удержа.
Крепки сны пассажирьи, –
пушкой
их не добудишься.
Да и откуда – пушки?
Мирные здесь звучанья:
вон уж
по краю кружки
звякнули ложечки чайные.
Утро.
Взглянувши в окна –
вставши на умыванье, –
сразу вся очередь охнет:
что это там,
в тумане?!
Сразу поймут:
не дома,
сразу, забыв о суточных,
сердце сожмут истомой
этих масштабов нешуточных.
Видишь –
как в отдаленье
дремлющими слонами
горы,
согнув колени,
вздыбились перед нами.
Дымною круглясь спиною,
лоб отвернув белесый,
млеют судьбой иною
дремлющие
колоссы.
Вот они –
ближе, круче,
можно рукой потрогать
севшей на землю тучи
каменные отроги.
Можно уже увидеть,
кто на них копошится:
люди иных фамилий –
Джаншиевы,
Абашидзе…
Будничные бешметы,
мельком на поезд глянув,
заняты
своею сметой,
реализацией планов.
Рубят,
строгают,
роют,
прудят бетоном реки.
Новый
Кавказ свой
строят
кровники и абреки.
Тени ветвей влача,
мирно цветет алыча.
Цедят кони губами
пену студеной Кубани.
Горы уходят
за горы…
Словно
навек наколото
этого синего сахара,
светлого этого холода.
Видишь:
совсем вот тут они
встали,
до плеч расшитые
в ценность
породы тутовой,
в крепость
стволов самшитовых.
Годы
уходят за годы…
Новое
звонче кличется.
Пухнут в нагорьях ягоды
ясного электричества.
Помнишь, –
в таком вот поезде
резкостью сна заклятого
стало
начало повести
в наши глаза
заглядывать.
1933
Северный Кавказ
Камень камню кричит:
помоги!
Сердце сердцу стучит:
осторожно!
Теснотой этих тропок стреножено,
горе скачет,
стуча в три ноги.
Человек на скале –
это быль…
Пыль из бурок
нагайкой не выбьешь
Как коня ни резви
и ни мыль,
все равно его к небу не вздыбишь.
Гром железо кует в небесах,
плети молний секут по вершинам,
по протравленным едко морщинам,
как поток,
эту жизнь описав.
Человек на скале –
это быль…
Человек на коне –
это песня,
это –
скалы взлетели отвесно,
это –
ветром взметенная пыль.
Нет, не песни движенье и взлет, –
это –
вымершей были восстанье,
это –
средневековый крестьянин
к небесам свою молодость шлет.
Вот автобус гудит:
обгони!
Разве скачка
для сердца лекарство?
Отдышали в лесах кабаны,
землю вынюхав мордой клыкастой.
Бурку вскинув за плечи крылом,
ты напрасно
коня загоняешь,
ты напрасно
летишь напролом,
ты размера той силы
не знаешь.
И шоферу в кабине нельзя,
неудобно с тобой состязаться, –
он машину ведет,
тормозя,
он ведь знает,
что конь твой –
богатство.
Я губами на облако дуну,
я плечами откинусь на склон,
если люди
здесь стройны,
как струны,
только тронь –
и посыплется звон.
Я тебя умоляю, молю, –
это ж
пчелы умеют из воска, –
замени отзвеневший аллюр
на
крылами плывущую
плоскость,
чтобы там,
где бесхвостый шакал
изнывал свою низкую участь,
окна школы лепились у скал,
агрогород поблескивал в туче;
чтоб задача
была решена,
чтобы губы мои
не мертвели,
чтоб кололась
в куски тишина
под гортанным напевом картвели;
чтоб не в горнах
глухих кустарей
пламенело железо тугое,
чтоб никто
не успел постареть,
не увидев здесь время другое.
Камень камню кричит:
помоги!
Сердце сердцу стучит:
осторожно!
Это время
душой стереги,
это время
легко и возможно.
Как скала,
отколовшись куском,
быль слаба
в своем весе жестоком.
Только пни ее легким носком –
и она
загремит над потоком.
И, к локтям отвернув рукава,
ты берешься за общее дело,
чтоб земля
под подошвой гудела,
чтоб Кавказу –
в веках ликовать.