Смотри, как остры плечи гор,
как бурка свесилась с плеча,
он вьет коня во весь опор,
его полет разгоряча.
Не чинодрал, не Синодал,
к скале прижавшись злой порой,
он хуже демонов видал,
когда в горах гулял Шкуро.
Но он узнал свою весну,
когда – казалось – кончен свет,
и вдруг, как свет зари, блеснул
ему во мгле аулсовет.
Скрипенье арб, рев буйволиц –
летящим эхом далеко
в любую пропасть провались,
наследье каменных веков.
А ты – на легкого коня,
копыта не задев скалой,
чтоб воздух пел, в ушах звеня,
лети – с откинутой полой.
Бока в рубцы! Скорей, скорей –
в облет вперед ушедших стран.
С зари к заре! С зари к заре!
Вперед, советский Дагестан!
1933
Сванетия
Там, где никнут травы, свянув,
у белков крутых гребней
затаилась крепость сванов.
Что ты ведаешь о ней?
Бьет источник говорливый,
оступается нога,
над страною над орлиной
блещут вечные снега.
За туманов занавеской,
чуть треща, костры горят.
И сюда взойти советской
власти не было преград.
И сюда она, вскарабкав
красный шмат и вольный труд,
где с нашествия арабов
люди песнями живут,
Где, с долинами рассорясь,
бросив общий рост,
сваны верят только в зори
да в движенье звезд, –
И сюда она взбежала
на крутой отрог,
как по лезвию кинжала,
не поранив ног.
Потому что – грубой коже
не страшна промерзлая трава,
потому что – всюду стали вхожи
новые слова!
1933
Митинг в горах
Янтарный,
ясный,
яблочный вкус,
дней семь уже
или восемь,
за скулами
крупно закусанный кус:
айва,
инжир,
осень.
Снега изменили
цветенье вершин.
Где конус
за конусом всажен,
где летняя мгла
плыла на аршин,
там белые шапки
в сажень.
Но эти пейзажи,
слепящие глаз,
не сразу
предстали глазу.
Советская власть
пришла на Кавказ
не так-то легко,
не сразу.
Чтоб сердце твое
сохранилось целей,
чтоб эхо
твой слух ласкало, –
на паре
обшарпанных костылей
она поднималась
по скалам;
чтоб медом
вот этих вот каменных сот
раздутые ноздри
пьянели,
она пробиралась
по склонам высот
в изодранной
вшивой шинели;
она хоронилась
в изломах гряды,
она собирала
по горстке
забитые
пасмурные ряды
бешметов изодранных
горских;
она поднималась
по горной дуге
к народам картвелов
и адыге, –
то песнями,
то рассказом, –
к шапсугам,
к балкарам,
к абхазам;
она языком
говорила одним,
хоть множество
было наречий:
«Бедняк бедняку
будет всюду родным.
Сомкнитесь же,
острые плечи!»
И тени сходились
в теснине сырой
на склоны,
укрытые лесом;
их слали аулы
Шатой и Шарой,
Гуниб
и Хунзах с Гудермесом.
«Вас в горы загнали,
как диких лисиц,
и вымели –
сплою подлы –
тот край,
что был весел, ручьист и лесист
казацкие
бороды-метлы.
А здесь,
в этих горах,
на голой скале
рви землю зубами –
не родит;
но сыр и барашек
всегда на столе
имеет
почтеннейший родич.
Казак бородат,
и мулла бородат.
Взгляни,
молодой, безбородый,
не ими ли создан
совместный адат
богатых
отменной породы?
Гляди же,
чеченец,
лезгин
и ингуш,
неужто
не видишь врага ты?
За сладкую власть
да за злую деньгу
продал тебя
родич богатый.
Размысли,
подумай:
твои ли друзья,
приведшие
белое войско,
Осетию
вырезавшие
князья
Анзоров,
Хабаев,
Ватбольский?
Ты помнишь
мюридов священной войны:
как бились они
и как гибли,
как прочно умели
сплотиться они
в отвесных ущельях
Гергибля?
Товарищ аджарец,
товарищ аварец,
давай по душам
с тобой разговаривать!
Тебя ни казак,
ни мулла не смирит,
когда ты поднимешься,
красный мюрид,
когда ты отгонишь,
принявши в ножи,
стервятников
над домами:
Халилей,
Гоцинских,
Узунов-хаджи,
богатства
и знати имамов!»
Слова эти
в сакли и во дворцы
влетали
везде без усилий,
как будто их
розовые скворцы
на крыльях
переносили.
Эти слова,
дойдя до ушей,
сердце захватывали
ингушей.
Чеченцев кровь
от этих речей
текла стремительней
и горячей.
Лезгинов кинжалы
от гневной дрожи
сами выскакивали
из ножен.
«Ходишь – бродишь,
ходишь – бродишь:
мысли –
черные жуки…
Как же так:
ведь это ж – родич,
а по сердцу –
чужаки?
Мы в папахах,
те в фуражках;
речь их –
шорох камышей.
Отчего ж от них
не тяжко,
а свободно
на душе?
Где тут правда?
Где тут кривда?
Вот ходи
да ус тяни:
точно совы –
в гнездах скрыты –
затаились уздени.
Почему –
они не рядом?
Почему –
не на свету?
Почему –
под шариатом
эти речи
не цветут?!
Ходишь – бродишь,
ходишь – бродишь:
мысли –
черные жуки…
Может,
правду предал родич?
Может,
ближе чужаки?»
И митинг
по сотням горских селений,
правду от лжи
отличить томясь,
падал
подкошенный
на колени:
час молитвы,
вечерний намаз.