Прицел хорошо налажен,
и шашки заострены.
Стоим повсюду на страже
своей молодой страны!
Тиха равнина,
белы снега.
Следит ревниво
зрачок врага.
Но как ни целься
нам на беду, –
как в стеклах «цейса»,
ты на виду.
Малейший шорох,
тишайший шаг –
в соседних селах,
как гром в ушах.
Нам на подмогу
и стар, и млад
поднять тревогу
спешат в отряд.
Петлиц зеленых
отборный ряд.
Назад, шпионы!
Враги, назад!
Зрачков мильонных
упорен взгляд.
Назад, шпионы!
Враги, назад!
Прицел хорошо налажен,
и сабли заострены.
Стоим повсюду на страже
своей молодой страны!
1936
Прибрежный май
Три дня туман висит над морем,
холодный сумрак, мутный свет;
три дня мы бродим, мерзнем, спорим:
пробьется солнце или нет.
Три ночи и во сне нам слышен
тревожный голос маяка;
и мы, проснувшись, трудно дышим,
в сырые врыты облака.
Они клубятся и дымятся,
сбивают лоцмана с пути;
они отрезать нас стремятся,
держа от солнца взаперти.
Они грозят нам столкновеньем,
стращают призраками бед;
они отводят нас к каменьям
в холодный сумрак, в мутный свет.
Но, вдруг стремительно ломая
тумана мертвенную бронь,
жар-птица дней, жар-птица мая
сама садится на ладонь.
И ей щеглы щебечут славу,
ей эхом водопад гремит;
и человечество, как траву,
касанье крыл ее прямит.
И пятится туманов плесень,
и хмурится степа врагов
от наших дел, от наших песен,
от наших ясных берегов.
И все знамена, все колонны
глядят туда, где, взметена,
шумит об отмель Барселоны
рабочей ярости волна.
Волна такой соленой силы,
что, через мир перехлестнув,
всегда и всюду возносила
людского мужества весну,
Испания! Под голубою
небес старинных высотой
душой и мыслью мы с тобою,
с твоей великой правотой.
Пройдут года. Истлеют своры
фашистских наймитов дотла;
их выплеснут крутые горы
из волн кипящего котла.
Туман истает, отклубится,
и будут люди – сколько лет! –
глядеть последнего убийцы
веками вымытый скелет.
И станет берег тих и ласков.
На южном пляже ляжет мать
и будет внукам павших басков
об ихних дедах вспоминать.
А мы сейчас их славить будем,
сейчас туман времен прорвем,
чтоб стало ясно видно людям,
в какое время мы живем!
1937
День авиации
С запада
на край Дальневосточный
славит песнь
героев и вождей.
Слушайте:
я расскажу вам точно,
почему мы любим
этот день.
Мне не надо
мыслью извиваться,
доводы выдумывать,
хитрить,
чтобы
путь советской авиации
на четыре стороны
открыть.
Мы едины,
хоть не одинаковы. –
Я гляжу:
в пустой небес раствор
разгоняет
славный Коккинаки
на дыбы
поставленный мотор.
Мне сейчас же
хочется усесться,
вместе с ним
проделать этот путь,
вместе с ним
мое несется сердце,
поднимаясь
на такую круть.
Чтобы
выше крылья забирали,
оставляя
дымную канву –
от земли,
упорною спиралью
вкручиваясь
небу в синеву.
Почему же?
Просто ль зуд спортивный
забирает
за сердце меня?
Только ли
возвышенной картиной
полон я,
землею семеня?!
Нет!
Но в этом
горделивом жесте,
небесам закинутом
на дно,
я со всей моей Москвою
вместе,
со страной своею
заодно.
Чем полно
упорное вожденье?
Что за груз
несет он на борту? –
Человечества
освобожденье,
молодость,
улыбку,
доброту.
В нем
не жуть военных операций:
волос не падет с голов
ничей,
он не станет
бомбами швыряться
ради личных выгод
богачей.
Но когда
от черных свастик крепа
потускнеет
порубежный свод,
выше их
приплюснутого неба
свой мотор
герой страны взовьет.
Если руки,
что от краж нечисты,
не задержат зуда
у границ,
в тыл им
миллион парашютистов
облаком громовым
опустись.
И тогда
каким суровым шквалом
налетят на них
из облаков,
возглавляя эскадрильи,
Чкалов,
Байдуков
и Беляков.
И пойдет
суровая оценка
тех,
кого не купишь за рубли:
Раскова,
Ломако,
Осипенко
боевые
двинут корабли.
И пойдут мелькать
за сотней сотня
в ночь,
и в холод,
и в слепящий зной, –
тучи
авиации высотной,
молнии
защиты скоростной!
Все,
кому покой небес поручен,
перед кем
трепещет капитал,
все,
кого народ
рукой могучей
вывел в люди,
поднял,
воспитал.