Развевайся,
наше знамя,
выше звезд.
Винтовочка
нарезная,
бей внахлест.
На тачанках дремлют пулеметы,
нагулявши аппетит.
Нас, враги, вовек не переймете
на проторенном пути.
Всюду помнят,
всюду знают
белых злость.
Винтовочка
нарезная,
бей внахлест.
Мы сильны не пулями одними:
только тронься марш их рот, –
сжав кулак, поднимется над ними
за спиной их – красный фронт.
Не покроет
полночь злая
красных звезд.
Винтовочка
нарезная,
бей внахлест.
Всюду в мире токаря, шахтеры –
нам родня – зерно к зерну –
в капиталов окорок матерый
нарезные повернут.
Забивая
вместе с нами
в гроб им гвоздь,
винтовочка
нарезная,
бей внахлест.
Наши братья – индусы, китайцы,
наступая по пятам,
нам с тобой помогут сосчитаться,
белозобый капитал.
Не дождутся,
не узнают
наших слез.
Винтовочка
нарезная,
бей внахлест.
Наши кони гонки и машисты,
сабли – стебли камыша.
Не дозволим ухарям-фашистам
нашей стройке помешать.
Пусть они
не налезают, –
в гриву, в хвост.
Винтовочка
нарезная,
бей внахлест!
1931
Как же мне не радоваться!
Надо ж быть
тупым ослом,
чтоб ходить –
не радоваться,
видя,
как идет на слом
гниль
охотнорядская!
Здесь,
взмывая
на лету,
звон,
бывало,
катится
вспоминавшей Калиту
Параскевы-Пятницы.
Здесь густел,
скисал
и тух –
аж с Василья Шуйского –
кондовой
расейский дух
закоулка
узкого.
Из-под груд
говяжьих туш
вырастал здесь
истово,
крутомяс,
дебел
и дюж, –
культ
царя и пристава.
Здесь
Головкина сыны –
подпирали
Громова;
кто –
сельдей да ветчины,
кто –
кастет их пробовал.
Здесь
с истории задов
рыки
шли звериные:
«Бей студентов
и жидов,
потроши перины им».
Покрестившись
на восток,
жить желали
так-то вот:
каждый
жизненный росток
в землю
навек втаптывать!
«Не обманешь – не продашь», –
щурить
глазки щелками;
намусолив карандаш,
барыши нащелкивать.
Жирно есть
и густо спать
в бормотне
да в ругани;
в праздник –
чинно выступать
с ризами-хоругвями.
Революции гроза
откатила их
назад:
сбились
тенью плоскою
под стеной
кремлевскою.
Выводили
тайный счет
из-под пальца
потного:
дескать,
жив он,
жив еще
ДУХ
дельца охотного.
Хоть обрюзг,
обмяк,
опух, –
злая доля выпала, –
черносотенный
лопух
до конца
не выполот.
Впился в стены он
клещом,
чуть пришлось
попятиться;
на своем
стоит еще
Параскева-Пятница.
Я пою,
свищу,
кричу:
«Зря
надеждой тешиться,
в спину
старому хрычу
кол бетонный
втешется!»
Пролетят
куски педель,
пыль осядет
извести –
многоярусный
отель
стекла в небо
вызвездит.
Не для пареных
телес,
славных
во купечестве,
не пронырливый
делец
в сонме
прочей нечисти, –
здесь хлопочут
и снуют,
делом
озабочены,
строят здесь
комфорт-уют
для себя
рабочие.
В жизнь
былое поросло!
Как же мне
не радоваться.
видя,
как идет на слом
жуть
охотнорядская!
1931
Песенка об Алабаме
Алабама, Алабама –
знаменитый южный штат,
где над черными рабами
петли крепкие свистят.
Он вдвойне прославлен нынче
и повсюду знаменит,
что решил – законы Линча
электричеством сменить.
Алабама, Алабама –
знаменитый южный штат,
где над черными рабами
петли длинные свистят.
Слишком толстыми губами
пил ты воздух здешних мест;
ты забыл, что в Алабаме
над тобой – фашистский крест.
Он винтом вкрутился в мясо
негритянских прочных плеч,
отучил тебя смеяться,
ниц к земле заставил лечь.
Алабама, Алабама –
знаменитый грозный штат,
где над траурными лбами
искры синие трещат.
Слишком белыми зубами
ты сверкал на ихних жен
и за это – в Алабаме
будешь заживо сожжен…