социальным, чем политическим преступником. И в Петербург-то он возвращался, везя, по его словам, в портфеле «коммуну, которая хуже Парижской» и «план бегства из Сибири» — два документа, весьма сомнительного, даже по своему названию, происхождения. По всему этому я полагаю, что подделыватель акций напрасно присваивает себе какое-либо политическое поручение. Оно ему не по плечу. Я не думаю, чтобы такого человека, как Колосов, могло отправить какое-либо ведомство за границу с каким-либо поручением уже по тому одному, что всякий неумелый и не по разуму усердный агент своими промахами усиливает враждебную сторону, раскрывая перед нею всю свою игру и те сведения, которыми его, по необходимости, пришлось снабдить. С этой точки зрения, Колосов являлся бы деятелем бесполезным и даже вредным для дела, которому брался служить. Тем не менее, он был, по его словам, таким деятелем, он писал письма в Петербург, заявлял о своей деятельности за границею и даже обещал привезти и Нечаева *. Как же это объяснить? Полагаю, что объяснение просто. Хотя Колосов и обвиняется в том, что он «социальный» деятель, но он не имел никакого социального положения, а в каждом человеке более или менее гнездится честолюбие, и Колосову, без сомнения, хотелось вновь приобрести доверие, снова показаться полезным, по его мнению, человеком. Он желал «славы» — он сам это сказал вчера, тем более, что, по его недостойным предположениям, такая слава помогла бы ему освободиться от высказанного Сенатом «подозрения» по делу о подлоге завещания. Он желал явиться охранителем русского царства от шатких и преступных людей. Роль очень заманчивая и казавшаяся ему особенно выгодною. И вот, едучи за границу по собственным своим делам, он должен был поставить вопрос так: ему необходимо и во всяком случае полезно играть роль, которая оградила бы его от подозрений в действительной его деятельности; ему следует воспользоваться этою поездкою и для того, чтобы заручиться воображаемым покровительством и заступничеством по поводу своих будущих заслуг. С этой целью он является к начальствующим лицам, имена которых он, по его словам, позабыл, с предложением своих услуг. Можно себе представить положение этих лиц относительно Колосова. Деятельность, на которую предлагал себя Колосов, тяжелая; она требует навыка, такта, большой ловкости, особого склада ума и особых душевных свойств. Найти людей, совмещающих в себе все условия, необходимые для такой деятельности, довольно трудно, тем более, что подобная деятельность не всегда сопряжена и с личною безопасностью. Вспомните, господа, лукавый совет Феликса — послать «больного» в Лондон, «к друзьям», которые примут его «с распростертыми объятиями, зная о его дружбе с дядею Томом». Но вот является человек, который охотно и с особым удовольствием принимает на себя такую деятельность, который лезет, клянется, просит, навязывается с своими услугами. Что же тут делать? Во-первых, от него нужно отвязаться, а во-вторых, почему же и не воспользоваться его предложением? Это волонтер весьма неожиданный, он ни к чему не обязывает, а при своей бескорыстной деятельности может быть, пожалуй, и полезен — ему дозволяется корреспондировать. И вот начинается ряд его писем, остающихся без ответа. Но, корреспондируя и, конечно, играя, в глазах получателей писем роль вольнопрактикующего доносчика, он старается вместе с тем сделать факт своей односторонней корреспонденции известным своим спутницам и придать себе особую важность. Такая роль находилась в тесной связи с его предприятием. Очевидно, зачем он все это делал. Человек, который за границею играл роль спасителя отечества, который Феликсу и другим своим сообщникам мог всегда пригрозить своими сношениями с Петербургом, а в случае каких-нибудь недоразумений сказать: вы знаете, какая у меня миссия; если мне поручено уже Нечаева привезти в С.-Петербург, то переправить в надлежащие руки подложные акции мне ничего не будет стоить; я стою вне подозрений, потому что сам всех подозреваю, я не боюсь доносов, потому что таковые исходят от меня. Как он исполнял свою миссию, — говорить много нечего.