Итак, умер ли Николай Познанский естественною смертью или от яду? Вы слышали экспертизу. Она произведена профессором-специалистом при участии прозектора и полицейского врача, которые, по своей специальности, особенно привыкли обращаться с трупами и видели на своем веку многих людей, умерших естественною смертью или насильственною, от своей или чужой руки. Двое последних сами производили вскрытие Николая Познанского и говорят нам не о том, что слышали от других или прочли, а о том, что видели. Вы знаете, как шло их исследование. Они двигались ощупью, боясь ошибиться, тщательно исследуя почву под ногами. Они долго колебались, прежде чем произнесли роковое слово — отравлен. Они призывали к себе на помощь других специалистов и, в окончательном результате свидетельствуют здесь, что Познанский лишился жизни от приема морфия в количестве, достаточном для причинения смерти взрослому человеку. Когда экспертиза произведена знающими людьми и с тою осторожностью и недоверчивостью к себе, которые вызываются ее важностью для дела — ей можно верить. Вы, конечно, можете ее отвергнуть, но так как, вероятно, вы этого не сделаете, то вам надо будет перейти к рассмотрению сведений о личности Жюжан, о характере и свойстве отношений ее к покойному.
В этом отношении данные дела разделяются на две группы — за и против Жюжан. К первой группе относятся показания свидетеля Мягкова, квартирных хозяек подсудимой и письма, написанные к ней и о ней, представленные вам на суде. У вас может явиться мысль, что те, кто в письмах так горячо относится к ней, так молит бога поддержать ее в несчастии, лучше бы сделали, если бы явились сюда подкрепить живым словом свое письменное участие к Жюжан. Но я должен вам объяснить, что свидетели такого рода могли явиться лишь в случае вызова их подсудимой). Явка в суд и продолжительное ожидание допроса не всегда признаются приятною обязанностью, а эти лица принадлежат к тем, в среде и в заведениях которых Жюжан давала уроки. Если она уверена в своей невиновности, если она питает надежду выйти из суда оправданною, естественно, что она не хочет тревожить тех, к кому ей, может быть, придется обратиться потом за помощью, — и она ограничивается их письмами. Вам было представлено весьма характеристическое разделение знакомых Жюжан на два слоя. В одном Жюжан была строгою, высоконравственною воспитательницею, в другом — сама собою, со всеми порывами страстной французской натуры, вращающейся в среде русского распущенного добродушия. Свидетельство, идущее из первого слоя, должно поэтому рисовать перед вами не настоящую, а искусственную Жюжан — и не заслуживает доверия. Вы оцените основательность такого разделения знавших Жюжан, но вы примете, однако, во внимание живые национальные особенности подсудимой, при которых, быть может, ей было бы трудно постоянно играть роль и раздвояться, а также и то, что ее квартирные хозяйки едва ли могут быть отнесены к первому слою.
Вторая группа данных весьма разнообразна. Прежде, чем оценивать их, я советую вам припомнить, что обыкновенно, когда преступление или какое-нибудь тягостное событие взволновывает и иногда даже совершенно разбивает какой-нибудь кружок или семью, то подозрения и предположения, спавшие мертвым сном до события, вдруг всплывают наружу самым неожиданным образом. Тут появляется обыкновенно то, что можно назвать предусмотрительностью задним числом. Рядом с этим, подозрительность нередко внушает такое одностороннее истолкование фактов, что на деле, рядом с серьезными уликами, образуются излишние наслоения, лишенные внутреннего содержания пузыри.
Обязанность суда, господа присяжные заседатели, срезать эти наслоения, снять эти пузыри. К таким данным, которые можно без ущерба для справедливости выбросить совершенно из соображений по делу, относятся — рассказ о котлетах, поданных накануне смерти Николаю Познанскому и возвращенных в кухню «в растерзанном виде», и рассказ о подкупе подсудимою няни Рудневой. История о котлетах явилась на суде так неожиданно, так непроверенно и неопределенно, что ей нельзя придавать значения, а о подкупе Рудневой тоже трудно сказать что-нибудь точное. Могло быть недоразумение, весьма понятное между русскою нянею и француженкою, не умеющей правильно употреблять слова «свой», «себе». Но суд должен иметь дело с фактами, а не с недоразумениями. Здесь говорилось много о поведении Жюжан во время похорон Познанского и в первое время по получении известия о его смерти. Поведение подсудимой, после совершения приписываемого ей преступления, может быть рассматриваемо двояко: как ряд действий, выражавших стремление скрыть следы преступления, отклонить или направить исследование на ложный путь, или как ряд поступков, слов, движений, выражающих душевное ее настроение. Действия для скрытия следов преступления должны подлежать тщательной проверке; иногда они содержат в себе неотразимые указания на виновность. Но душевное настроение обвиняемого после приписываемого ему преступления — это скользкая почва, на которой возможны весьма ошибочные выводы, произвольность которых бывает связана с отсутствием каких-либо для них границ. Лучше не ступать на эту почву, ибо на ней нет ничего бесспорного. Подсудимая целовала голову отца Познанского, убирала гроб его сына цветами, ночевала невдалеке от трупа; встревоженная и ослабевшая, по словам юнкера Бергера, в первую минуту, она была потом, по-видимому, спокойна и только на последней панихиде впала в истерику и звала госпожу Познанскую, от которой перед тем получила на память запонки отравленного. Какая закоренелость, какое преступное бездушие!— воскликнут одни… А быть может спокойствие сознаваемой невиновности — ответят другие. Где правда? Где мерило для оценки значения душевного настроения Жюжан? Несомненно лишь то, что горе, которое, как близкая в семье Познанских, Жюжан должна была чувствовать, если она была невиновна, могло выразиться в ряде действий, о которых я только что сказал. И свидетели, и подсудимая — в этом согласны. Но законов для выражения горя не существует. Горе pi радость, больше чем все другие душевные настроения и порывы, не подходят под какие-либо психологические правила. Все зависит от личных свойств, от темперамента, от нервности, от обстановки, от впечатлительности. Одного горе поражает сразу и «отпускает» понемножку; другие его принимают бодро и холодно, но хранят его в душе, как вино, которое тем сильнее, чем старше. От одного и того же нравственного удара один человек застывает и, уходя в себя, не в силах даже облегчить себя слезами, тогда как другой разливается рекою слез. Вот почему, господа, вы можете оставить поведение Жюжан, после смерти Познанского, без рассмотрения. Но если вы пожелаете ему придать значение, то в интересах правосудия, советую вам смотреть на него, как на последнюю дополнительную черту к преступлению, которое перед вами «доказано», а не как на улику, «доказывающую» преступление, в котором обвиняется подсудимая.