Этому нарушению по отношению к содержанию ответа присяжных на вопросы соответствует и другое, столь же, если даже не более важное, нарушение по отношению к содержанию вопросов или, точнее, к объему того, что предоставлено было обсуждению присяжных. Возможность осуждения невинного всегда волнует постороннего наблюдателя. Она всегда должна тревожить совесть судьи, вызывая в нем сознательную и иногда очень трудную борьбу между возникающими сомнениями и слагающеюся уверенностью. Но сомнение в виновности при наличности преступного события может быть различное. Оно может направляться на виновность обвиняемого в совершении приписываемых действий или на его вменяемость. Бездоказательное, лишенное всякого основания осуждение должно так же болезненно отражаться на душе всякого, в ком не замерло чувство справедливости и человеколюбия, как и осуждение человека с померкшим или исступленным рассудком, переставшим освещать ему его пути и деяния. И то и другое осуждение суть своего рода общественные несчастия. Поэтому, если у судей или присяжных возникает сомнение в том, не находились ли душевные силы подсудимого при содеянии им преступного дела в болезненном состоянии, исключающем возможность вменения, и если это сомнение не мимолетно и неуловимо, а выражено точно и определенно, оно должно найти себе возможный способ разрешения в постановляемых судом вопросах, а не висеть на воздухе между словами «да, виновен» и «нет, не виновен».
По делу Палем такое сомнение у присяжных возникло, когда защита ходатайствовала, как записано в протоколе, о постановке дополнительного вопроса по 96 статье Уложения о наказаниях о том, не совершила ли подсудимая преступление в припадке умоисступления, ибо к этому ходатайству присоединились четыре присяжных заседателя, несмотря на выслушанное ими заключение лица прокурорского надзора об оставлении домогательства защиты о постановке вопроса без удовлетворения. Это было, по существу своему, заявление одной трети присяжных о том, что им представляется сомнительным, чтобы подсудимая стреляла в Довнара, сознавая смысл своих действий и имея возможность управлять ими. Разрешение этого сомнения в ту или другую сторону представляется чрезвычайно важным в интересах истинного правосудия. Оставлять это сомнение не только без надлежащего разъяснения, но и без предоставления ему законного способа выразиться при обсуждении виновности подсудимой, значило и по вопросу о вменяемости ставить присяжных в такое же безвыходное положение, как и по вопросу о составе преступления. Когда присяжному заседателю, сомневающемуся в здравом рассудке подсудимого при совершении его деяния, предоставляется на выбор лишь обвинение или оправдание, едва ли возможно сомневаться в его выборе. Относясь совестливо к своим обязанностям и памятуя, что от его слова очень часто зависит вся судьба человека, им судимого, присяжный заседатель, конечно, скажет это слово за оправдание—и скажет его не только в силу глубокого правила in dubio mitius[10], но и из чувства нравственного самосохранения. Суд не принял, однако, мер к разъяснению и дальнейшему разрешению сомнения, на которое так ясно указывала внушительная для всякого голосования треть присяжных. Суд устранил это сомнение, признав достаточным преподать присяжным заседателям описание порядка освидетельствования сумасшедших и умоисступленных по 353— 355 статьям Устава уголовного судопроизводства и указать им, что при предварительном следствии не обнаружено обстоятельств, вызывающих предположение о болезненном состоянии подсудимой, предусмотренном 96 статьей Уложения о наказаниях. Такое устранение надлежит признать вполне неправильным и стесняющим свободу суждений присяжных заседателей.