— Не отвлекайтесь! Слушайте дальше! — оборвал Федор.
— Слушаем. Дан поборник искусства, и дана толпа в ее типичных представителях, — подсказал Вячеслав.
— Да, толпа в лице дамы с усиками, владеющей двухкомнатной квартирой, давным-давно требующей ремонта…
— И что же нравится толпе?
— Золотые багеты на стенах.
— Варварство!
— Ни в коем случае не допускать!
— Предлагаю составить петицию, — продолжал Федор, — в виде эскиза, дабы посрамить лакействующего поборника красоты…
— И спасти толпу с усиками от безвкусицы. Ясно! Заметано! За дело, ребята!
Вячеслав и Православный вскочили с коек. На тумбочку лег лист бумаги, Федор набросал расположение комнат, наметил окна, из которых падал свет. Началось бурное обсуждение малярных работ в двух комнатушках тесной московской квартиры.
— На Западе теперь стали окрашивать стены и разные цвета. Смело! Не нужно этого бояться, — предлагал Вячеслав.
— На Западе! Что нам Запад! — вопил Православный. — Просто белые стены с веселым орнаментом!
— Орнаментом из петухов?
— Почему только из петухов? Я сейчас набросаю вам простой и красивый орнамент. Не орнамент, а веселая геометрия!
— А помните, мы как-то разглядывали трехцветное пятно у меня на палитре? — спросил Федор. — Что, если решить в белом, лиловом и в черноту краплак?
— Белый потолок… — подсказал Вячеслав.
— Стены сиреневой…
— Все стены — уныло. Одну стену, между нею и потолком — красный в черноту бордюр!
— А остальные стены — белым, с петухами по Православному?
— Старик, ты профанируешь?
— Остальные стены — в серый нейтральный цвет!
В стороне, вытянувшись под одеялом на своей койке, слушал Иван Мыш. У него было уныло-сонное лицо — опять все в куче, он в стороне.
Эскиз был быстро закончен — взяла верх партия Вячеслава. Лева Православный остался при особом мнении.
За окном набирал силу поздний, мутно-синий дворовый рассвет.
Федор свернул эскиз трубкой.
— Ну, мне пора на работу. Мой шеф уже ждет… Нет ли чего-нибудь перехватить? Меня угощали в одном аристократическом доме кофе в саксонском фарфоре, но не догадались предложить кусок хлеба.
— Старик, у меня, увы…
— Догадывался. У тебя, Вече?
— И у меня, Федька, всюду пусто, в том числе и в карманах.
— Иван Мыш, ты не богат?
— Я в прошлый раз спустил все, — угрюмо напомнил Иван Мыш.
— Что ж делать, — смирился Федор. — Говорят, черный кофе поддерживает силы, особенно если его пьют из старинного саксонского фарфора. Оревуар!
На улице, над величавыми домами, разливалась робкая, освежающая зорька. Среди белоснежных скверов купались фигуры праздных прохожих. И воздух пропитан праздничной свободой воскресного утра. Не верилось, что вчера вечером небо казалось в рогожку…
Что-то делает сейчас Нина? Спасибо ей… Ей спасибо, а другой он несет подарок — свернутый в трубку эскиз. Ради ее матери он вряд ли стал бы особенно усердствовать: хочет золотые багеты — получи. Но царица, прославленная в искусстве, в окружении безвкусицы — явление вопиющее. Царице — плебейский подарок!
Нина Худякова и Нефертити… Одной — спасибо за себя, другой — за то, что она есть.
Штука долго жевал губами, морщил лоб под козырьком заляпанной побелкой кепчонки, разглядывал эскиз.
— Ты не рехнулся, жучок охристый, — стены красить разным? Это все одно, что штаны носить с разноцветными штанинами.
— Считаешь — плохо? — в упор спросил Федор.
— Не плохо, а чудно как-то.
— Порви, если не нравится. Ты здесь старший.
— Ну, так уж и порви. Больно горяч. А ты вглядеться дай, обмозговать, привыкнуть… Не говорю, что некрасиво. На бумаге всегда получается, хоть пальчики оближи. Но где видано — стены разным…
— Вот и увидят.
— Гм… То-то подивятся… Только ты думал, умная голова, где мы такой краски найдем! Тут колер нужен ясный.
— А где ты найдешь красок для морской волны? Сам же хотел прикупить плакатной гуаши. Купи фиолетовой, разведем с мелом.
— Гм… Дай обмозговать… Гм… А право, будет иметь вид. Котелок у вашего брата варит… Иметь вид будет… То-то слава пойдет… А ну обожди, матушке-начальнице покажу.
Матушка-начальница выплыла в своем несвежем халате — грудь вперед узорной подушкой, голова нечесана. Долго не понимала, глядела в эскиз, как сорока на оброненный гривенник, наконец уразумела и взметнула брови: