Весной к майским праздникам Штука нашел работу за городом.
— Выпускать из рук жаль — пять комнат подновить, и хозяева сговорчивые. Только за три дня не справимся, освободись как-нибудь еще деньков на пяток.
Федор пошел к Валентину Вениаминовичу, объяснил то, что и не требовало объяснения: «Не свожу концы с концами, не подзаработаю — протяну ноги. Помощи из дому нет…»
Отпустили.
От станции шли нагруженные нехитрым скарбом — мешок с рабочей одеждой, с банками краски, бутылью олифы, пачками купороса и казеинового клея да насос-опрыскиватель, завернутый в тряпье. Темнело. Вместе со сгущающимися сумерками крепла пьяная горечь распускающихся почек, замирали звуки.
Стиснутые оградами улочки были пусты, где-то за кустами, за запертыми калитками теплились окна. Вечер — спать еще рано. Вечер, те часы, когда большинство людей на время перестают быть членами великого всечеловеческого общества, забывают о том, что днем они служили в учреждениях, работали на заводах, подбивали смету, управляли рычагами машин, делали совместное дело, чтобы все могли жить. Вечер отдан семье. Вечерами возрождаются первобытные законы кланов. Настольная лампа за чайным столом заменяет древний костер. Царствующий патриарх — отец и хранительница домашнего очага — мать владычествуют над подвластным потомством — Вовочками, Петями, Ирочками. Владыки обсуждают сугубо важный вопрос — почему кашляет Вовочка. Теплятся окна в пахучий предмайский вечер, семьи обособились от семей. И тоскливо становится человеку, идущему по улице, у которого нет семьи, кто оторван от отца и матери, и оторван, наверное, навсегда. Шумный спор над студенческими койками, решающий вселенские задачи, не заменит тихой озабоченной беседы за чайным столом. Теплятся окна, и чувствуешь себя таким же неустроенным, как в окопе.
В темноте вызывающе громко стучат сапоги по утоптанной дороге. Штука оглядывается по сторонам — чем-то обеспокоен.
— Замешкались мы с тобой. Беда как замешкались… — В голосе его тревога.
— Иль в дом не пустят? — спросил Федор.
— В дом-то пустят, да до дому-то надо добраться. Он за пустырем.
— Ну и что?
— Все бы ничего, да…
— Что — да?.. И чего ты головой крутишь?
— Глянь ненароком через плечо.
Федор оглянулся; сзади, в нескольких шагах, маячили в темноте две фигуры.
— Не играй труса раньше времени. Может, такие, как мы с тобой.
— Ой, навряд ли… Давно за ними поглядываю. Балуют тут… После войны — не к ночи будь помянуто — развелось разной шпаны. Ишь, прижимаются…
— Ну и что? С нас много не возьмут.
— Откуда им знать, что идет голытьба перекатная. Видят — мешок несут. Остановят, надсмеются, сапоги поснимают.
— Свои сапоги я им с поклоном отдам, лишь бы на рожи их поглядеть.
— Поднажмем, сынок, может, оторвемся. Тут за пустырем и наша дача.
— Нет, шалишь, не дождутся, чтоб бегал. Подойдут — побеседуем.
А сзади слышен напористый стук каблуков.
— Бежим, Федька…
— Иди, как шел.
Уже слышно за спиной прерывистое дыхание. Федор пошел медленнее, Штука жался к нему острым плечом.
— Эй, погоди, браток, дай прикурить!
Федор остановился, опустил на землю тяжелый мешок полез в карман, вынул спички. Черт возьми, под рукой, кроме мешка, ничего нет. А у них, наверно, ножи…
Выросли тесной парой — один долговязый, судя по одышке, уже немолод, второй невысок, плотен, плечист.
Федор чиркнул спичку, прикрывая огонек от себя ладонью, шагнул вперед:
— Прикуривай.
Невысокий выбил огонь из рук:
— Невежа, чего в рыло суешь? Обхождения не знаешь.
Но Федор успел уже осветить его лицо: широкая скуластая физиономия, маленькие дерзкие глаза, добродушно вздернутый нос. А ведь он где-то его видел… Давно, в забытом времени, где-то… Выпирающий на стороны скулами округлый овал лица, бойкие глаза враскос, нос вздернутый, с открытыми ноздрями…
— Мешочники! Спекулянты!.. А ну, давай сюда мешок! Быстр-ра!
— Федор, — произнес рядом блеклый голос Штуки, — отдай им мешок. Пусть… С богом…
— А где-то я тебя видел, — сказал Федор.
— Может, расцелуемся? Нашел знакомых… Но-но! — Федор пошевелился. — А вот это ты нюхал?
Перед носом Федора тускло блеснуло лезвие ножа.
— Храбрый же ты, парень, — бросил Федор. И вдруг спросил: — Лейтенанта Пачкалова помнишь?
Рука с ножом опустилась. Долговязый недовольно просипел пропитым баском…
— Сымай часы, сука… Мишель, у него часы блестят.
— Так вот как встретились, Мишка Котелок!