– А уж самовар почти остыл, – сказала Марта Николаевна, особенно зорко вглядываясь в лица пришедших, а Клавдия Павловна, задержав несколько брата, спросила тихо:
– Ну, что, Витя, кажется, скоро за ужином придется пить за две пары нареченных?
– Да, да, да, уповаю, – ответил тот так громко, что все повернули головы, а Ваня перестал играть.
И действительно, недели через три Александра Львовна, найдя Марту в беседке, где была сделана плита для варки варенья, обратилась к ней взволнованно:
– Милая тетя, можно мне с вами поговорить?
Спокойно отложив книгу и глянув на девушку открытыми серыми глазами, та промолвила:
– Конечно, дитя, разве мне когда-нибудь недоставало времени или желанья тебя слушать? Но ответь мне сама сначала на один вопрос: отчего это волнение, разве случилось что-нибудь важное?
– Да, тетя! – восликнула та, опускаясь перед Мартой на колени.
– Осторожно: здесь пролито варенье. Ну какое же важное открытие ты мне сделаешь?
– Тетя, Виталий Павлович просит меня выйти за него.
– Что же удивительного, разве могло быть иначе? Я давно знаю, что он тебя любит.
– Так что вы одобряете?
– Я не говорю, что я одобряю, я только говорю, что он тебя любит, и для меня нет ничего удивительного, что он сделал тебе предложение, но я совсем не знаю, любишь ли ты его и что из этого выйдет.
– Да, и я люблю его, – сказала девушка, покраснев.
Видя, что Марта ничего не отвечает, она повторила:
– Да, и я люблю его; разве ты мне не веришь? Я всегда была прямой.
– Ты всегда была прямой, – медленно повторила тетка и стала, не спеша, снимать пенки.
Осы жужжали над тазом, сильно пахло лесной земляникой, и солнце палило почти по-июльски, так что было странно видеть Марту Николаевну такой же причесанной, затянутой, отнюдь не раскрасневшейся и занимавшейся вареньем так, будто она вышивает бисером. В молчании она медленно произнесла:
– Странно.
– Что странно, что странно? – вдруг как-то заколотилась Саша.
– Во-первых, не беснуйся, а во-вторых, я сказала «странно» на свои собственные мысли, совсем не относительно тебя. А если ты хочешь знать мое мнение насчет твоего брака с Виталием Павловичем, так имей в виду, что он большой фантазер и все привык видеть в розовом свете. Он очень слаб, а ты…
– А я? – подхватила Саша.
– А ты – милая, прямая дочь генерала Прохорова, но ты очень взбалмошна, и такому мужу, как Виталий, с тобой придется крутенько.
– Но я его люблю! – ответствовала Саша с вызовом.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, Саша, и от души тебе желаю счастья! – она наклонилась ко все еще садящей на земле девушке и поцеловала ее в лоб.
– А все-таки, тетя, вы Зину любите больше меня.
– Не скрою, больше.
– И Петю.
– Я не понимаю, при чем тут Петя? – слегка нахмурившись и тотчас же заставив исчезнуть морщины со лба, сказала Марта Николаевна и снова принялась снимать пенки.
Саша сердцем угадала, что тетя Марта предпочитает ей старшую сестру Зинаиду, хотя никто не мог бы заметить разницу в обращении с ними всегда ровно и в меру веселой и, может быть, не в меру благоразумной госпожи Фукс. Но это была правда, что у тети Марты сердце лежало больше к живой и крутой, но имевшей какую-то сдержанную силу Зинаиде, нежели к взбалмошной Саше. В конце концов или, скорее, в конце лета обе девицы Прохоровы соединили каждая свою молодую жизнь с другой юной судьбой на все долгое время до гробовой доски, на все бедствия и радости.
И Марта Николаевна одинаково хлопотала и радостно покровительствовала обеим парам в день их свадьбы; тем более было удобно проявлять такую одинаковость отношения, что обе свадьбы имели общее время и место, т. е. всех четырех обвел вокруг аналоя один и тот же сельский батюшка в один и тот же прекрасный день.
Было все совершенно попросту, гостей никого не было, кроме шаферов, и даже Андрей Иванович Толстой, на приезд которого очень рассчитывали Петя и Ваня, не приехал, ограничившись присылкой депеши. После ужина все гуртом же отправились на ближайшую станцию, чтобы ехать в Петербург, где хотели заранее приготовить себе уютное и привлекательное жилье до начала осени.
До станции было верст двенадцать, и всю дорогу со всех трех экипажей перекликались и пересмеивались весело и беззаботно, и только под самый конец, когда два первые экипажа ускакали далеко вперед, на третьем завелся разговор, тихий, без смешков и веселья. Марта Николаевна и Клавдия Павловна говорили серьезно и душевно вполголоса, как всегда говорится, когда ночь навалит на густые деревья темную вату, а звезды, мерцая, нисколько не светят, а только кажут по сторонам обманчивые дороги. Ваня, сидевший на козлах, иногда вставлял свои фразы и тоже говорил тихо, будто в церкви или в комнате спящего.