– Костюм не совпадает так же, как и место нашего… нашей беседы, но не все ли это равно?
– Конечно, конечно, это недоразумение. Сядемте, Андрей Иванович? – вопросительно сказала Зинаида.
– Совершенно верно! – ответил Толстой и остановился, думая, что гостья также скажет свое имя, но видя, что та молчит, с почтительным полупоклоном опустился на стул подле Мельниковой. Та начала прямо, слишком прямо, чтобы это не свидетельствовало об известном волнении:
– Я хотела поговорить с вами о Петре Сергеевиче Мельникове. Ведь вы его знаете?
– Он был мне лучшим другом.
– Я знаю.
– С ним случилось какое-нибудь несчастье?
– Нет. Я имею основанье быть близко заинтересованной в его судьбе и именно хотела у вас спросить, что нужно, что нужно для его счастья?
– Разве вы считаете его несчастным?
– Я не хотела этого сказать. Но вы сами знаете, какой это странный и редкий человек.
– Редкий, да, но странный? Отчего? И потом, я его знал прежде, я не знаю, какой он теперь: он женился.
– Разве это меняет человека?
– Очень, – ответил серьезно подпоручик и добавил, не улыбаясь: – Я думаю, как и для всех, и особенно для Петра Сергеевича, быть счастливым, значит – в человеке любимом полное совпадение с его взглядами, вкусами, желаниями, и я думаю, что он нашел их.
– В ком?
– В своей супруге, разумеется. Он не мог бы жениться, просто увлекшись, хотя бы и редкою по красоте, внешностью.
Зинаида Львовна теперь уже не чувствовала краски, залившей ей не только щеки, уши и лоб, но и шею, и грудь. Помолчав, она тихо сказала:
– Я вам кажусь очень наивной, не правда ли?
– Нет, отчего же? Вероятно, вы очень заинтересованы судьбою моего друга, но теперь вам лучше бы было обратиться к его супруге.
Зинаида встала, прошлась молча и спокойно доложила:
– Андрей Иванович, ведь это я и есть – жена Мельникова, которая лучше, чем вы, должна была бы знать, что нужно вашему другу.
Толстой подошел к Зинаиде Львовне и, поцеловав ей руку, сказал:
– Я это знал, как только вы пришли.
– Отчего?
– Я вас видел однажды в театре с Петром, – спокойно ответил офицер.
– Конечно, это очень просто.
– Очень просто. Как же и могло быть иначе!
– Иначе и не могло быть, – досадливо проговорила Зинаида. – Не такой я ждала нашу встречу!
– Какой же? – как-то глухо и слегка насмешливо спросил Толстой.
– Лучше сказать, вас я ожидала встретить другим, таким, каким мне вас описывали все, все.
Андрей ласково ответил:
– Я человек самый обыкновенный; друзья преувеличивают всегда; но вы не волнуйтесь и не огорчайтесь. Петр искренне вас любит и как жену, и как будущую мать своего ребенка. Подумайте, какал задача предстоит вам!
Он умолк, глядя в окно рассеянно и пристально. Зинаида, приблизившись, глянула тоже в окошко, чтобы посмотреть, что привлекает внимание Толстого, но на улице шли редкие пешеходы, фонарщик протирал стекла у фонаря, пробегала собака – больше ничего. Постояв несколько минут, она произнесла:
– До свиданья, я пойду; я узнала смутно, что хотела знать. Я вам очень благодарна, но прошу сохранить в тайне мой визит.
– Это было бы исполнено без вашей просьбы, поверьте, – ответил Андрей и снова поцеловал ей руку.
«Противная деревяшка! Деревяшка! И что в нем все находят!» – думала Зина, когда Толстой сам подавал ей пальто, чтобы не вызывать Федора.
Совсем прощаясь, хозяин глухо сказал, неожиданно улыбнувшись:
– Зинаида Львовна, берегите и любите Петю, он вам небом поручен!..
Сначала она хотела рассердиться, но, внезапно взглянув прямо в лицо, в глаза, в черты, в улыбку офицера, как-то сразу все поняла и, даже не отвечая, только вспыхнув, как девочка, сбежала с пяти ступенек лестницы, хлопнув дверью. Квартала два она шла, ничего не соображая, и только остановившись, чтобы пропустить трамвай, опомнилась и прошептала вслух:
«Фу, как глупо, как позорно глупо я поступала, вела себя, говорила! Да и он тоже хорош, этот хваленый Толстой. Святоша, старая дева какая-то и вовсе не так красив. Петя гораздо лучше, но я понимаю…»
Что Зинаида Львовна понимала, она себе не созналась, но снова покраснела, снова за это на себя рассердилась и поехала не домой, а ко всенощной, благо была суббота, постояла там с четверть часа, никакого настроения там не получила, кроме мигрени, опять-таки рассердилась и рано легла спать.
Светлые дни сменялись туманными, тихие – ветреными, солнце чередовалось с дождем, а иногда и вовсе шел снег, – так же и в уме или, если хотите, в сердце Петра Сергеевича то приливала нежность к жене, то всплывала в воспоминаниях крепкая фигура госпожи Фукс, которую мы назвали бы, если бы не боялись быть вульгарными, – ядреной. К его чести нужно сказать, что это соблазнительное видение он тщательно изгонял из своих мыслей, стараясь заменить его уже не видениями, а более отвлеченными понятиями о супружеской верности, о будущем своем отцовстве, о дружеской нежности, или же просто-напросто приводя себе на память Андрея Ивановича Толстого, хотя казалось бы и странным, какое отношение имела тонкая фигура подпоручика к роскошным формам Марты Николаевны. Господин Мельников мало кого видел, а когда не сидел дома, то предавался одиноким прогулкам на острова в пустынные часы, что, конечно, не могло считаться особенно гигиеничным, именно с точки зрения изгнания всяческих видений и неподходящих мыслей. Ни Марты Николаевны, ни Андрея Ивановича он совершенно не посещал и дошел даже до такого отвлечения, что, когда раз, задержавшись на Елаганом дольше обычного, он увидел катящее навстречу ему ландо с супругами Фукс, он прислонился к дереву, закрыл глаза и подумал только: отчего же она в белом, а не в розовом платье? Неизвестно, заметила ли его belle tante, потому что оклика никакого до его слуха не долетало, а когда он открыл глаза и снова воспользовался даром зрения, то заметил вместо ландо уже спину чужого автомобиля.