Зинаида Львовна уронила чайную ложечку и, наклонившись близко к мужу, спросила зачем-то шепотом:
– Ну, что же Толстой?
– Все окончилось совершенно благополучно. Оба противника даже не ранены. Положим, Андрей стрелял в воздух. Но меня беспокоит совсем не то.
Но Зинаида Львовна уже не слушала его, а, подойдя к портьере, позвала громким шепотом:
– Саша, Саша! Андрей Иванович жив и не ранен!
Александра Львовна покраснела, нахмурилась и сказала твердо:
– Теперь знаю, что мне делать. Так, видно, велит судьба.
Потом быстро ушла, почти не прощаясь с хозяевами.
– Объясни мне, Зина, что значат все эти сцены? Разве вы знали о поединке Толстого, и отчего у Сашеньки такой трагический тон? Я знаю, что она была у Андрея, писала ему и сегодня еще приходила. Но ведь это же совершено несерьезно, было бы совсем безрассудно даже для Александры Львовны затеять какой-то флирт с Толстым. Ты что-нибудь знаешь обо всем этом?
– Я знаю, Петр. Я тебе все скажу. Тебе многое покажется странным. Постарайся все понять не пошло, не обыкновенно, а так, как это есть на самом деле. Ведь Саша действительно безумна. Мы ее давно не видали. Она до неузнаваемости изменилась за эту зиму. Все жалеют Виталия. Его, конечно, жалко! Но посмотри, на что стала похожа сама Саша! Мы все так измучились, и неизвестно, почему. И мы все совсем не живем. Мы только мечтаем, мечтаем и мечтаем. Это ужасно и никак не может пройти безнаказанным. Мы мучимся и мучим других. Разве я тебя не мучу, ты меня, Саша – Виталия, он – ее? И тетя Марта, и Клавдия Павловна, и этот несчастный мальчик Мейер, все, к кому только мы ни подойдем, начинают мечтать и мучиться. Возьми хотя бы Поликсену. И теперь все соединилось как-то для нас, для нашего корабля, для нашей шлюпки – в Толстом. Я не знаю, почему, я совершенно не знаю, почему. Но разве сам Андрей не главный мечтатель, мучитель и мученик? Это не «большие слова». Пускай мы – люди незначительные, ничем не выдающиеся, если хочешь, больные, – но ведь это же не мешает нам чувствовать и страдать так же, как и любые герои! И я совсем не знаю, как и куда уйти нам от нашей плачевной, нелепой и, может быть, смешной судьбы. Может быть, если бы мы по-настоящему и не мечтая полюбили, это бы нас спасло. Но, к сожалению, это не делается по заказу.
Когда она кончила, наступило продолжительное молчание, потому что Петр Сергеевич, казалось, совсем предался собственным думам, забыв о присутствии жены. И отвечал он как будто не на ее слова, а на свое размышление:
– Да, нельзя по заказу любить, и еще невозможнее заставить себя любить по заказу.
Вероятно, в этих словах мужа Зинаида Львовна усмотрела некий упрек, потому что, встав и подойдя к мужу близко, она ласково сказала:
– Ты не думай, Петя, что я что-нибудь говорю о том, что ты меня или я тебя недостаточно любим, но ты понимаешь, что это не сильная страсть, не роковая любовь, которая находит на человека, как молния, испепеляя все рассуждения и сомнения и сглаживая все разности и противоречия. Я тебя очень люблю, но люблю, к сожалению, обычно, как многие, как все любят, а при такой любви нужно много уступок, понимания и снисхождения друг к другу, а мы, – мы слишком молоды оба для этого. Ты ведь не сердишься, что я так говорю? Мне самой тяжело, но это так. Я лучше тебя не нахожу человека и буду тебе верна, пока не придет роковая страсть.
– А когда придет роковая страсть, что ты будешь делать?
– Я не знаю. Тогда она будет мне диктовать мои поступки.
Петр Сергеевич, не выказывая волнения, как-то слишком горячо и значительно, будто дело шло об очень важном и для него решении, спросил:
– И не правда ли, когда эта роковая страсть диктует поступки людей, тогда никто не в праве их обвинять, что бы они ни делали?
Зинаида Львовна испуганно и быстро взглянула на мужа и сказала:
– Конечно, Петр, я так думаю, но легко ошибиться и простую влюбленность, простое волнение крови принять за роковую любовь, потому что и волнение ослепляет человека.
– Нет, роковую страсть узнаешь, как Божий перст. Зинаида Львовна подошла к мужу и, с некоторым трудом опустившись на колени, сказала, глядя ему в глаза:
– Я тебе клянусь, Петр, что я нисколько не люблю Толстого, то есть не люблю так, как ты мог бы подумать. Ты отлично знаешь его для того, чтобы предположить что-нибудь предосудительное, но на меня никакой молнии не находило. Одно могу сказать, что лучше, чище и святее человека я не встречала, я была бы счастлива быть его другом, – что же больше? Больше ничего.
Петру Сергеевичу казалось, что он во сне, и ему нужно было бы стоять на коленях и каяться в чем-то и просить прощения, а не Зине. Он поднял ее, обнимая и говоря: