Мельников наклонился к руке Марты Николаевны и вымолвил:
– Я сегодня же поговорю с Зиной.
– Зачем сегодня? Я думаю и вообще покуда ничего не говорить.
– Я поступлю как вам угодно, лишь бы это не изменяло и не откладывало вашего решения.
Марта Николаевна густо покраснела и проговорила, слегка нахмурившись:
– Я и не думаю ни изменять, ни откладывать его.
Так Петр Сергеевич ничего и не сказал жене своей о всех переменах, которые с ним произошли, хотя, может быть, Зинаиду Львовну и не очень поразило бы известие об этом. К началу лета обнаружилось столько накопленных перемен в их небольшом обществе, так перетасовались взаимоотношения, что последняя новость могла быть более волнующей разве только потому, что она ближе всего касалась самой Зинаиды Львовны. И отъезд Сашеньки, и мытарство Виталия, и ссора Мейера с Толстым, и дуэль последнего, смерть Фукса и какие-то перемены в тете Марте – все указывало на непрочность и какую-то несостоятельность прежде казавшихся твердо установленными правил и отношений. Почему же тогда Петру Сергеевичу быть исключением из общего закона? Разве не так же, как все они, он думал устроить свою жизнь, мечтательно основываясь на шатком и эфемерном чувстве? Разве этому чувству можно велеть остановиться, когда оно текуче, как вода, и непоседливо, как птица, о которой поет Кармен? Ведь только когда шапочка закрывает глаза, сокол может сидеть спокойно на руке охотника, а где же найти эту шапочку, и какал радость в слепой птице? Хотя Петр Сергеевич ничего не говорил, Зинаида Львовна тускло и лениво догадывалась, что еще что-то меняется, тупо думал: «Все равно уж, одно к одному. Я ж ничего не хотела делать», – и, ходя вразвалку по комнатам, тоскливо и равнодушно ждала, когда наступит время ехать в деревню к Клавдии Павловне, где она хотела провести лето и куда ее отсылал муж, сам оставаясь в городе по каким-то делам. Она была на похоронах Фукса и потом заезжала к Марте Николаевне, которая и сама стала посещать их чаще, что, впрочем, никого не удивляло ввиду ее вдовства и близких родственных связей с семьей Мельниковых. И нельзя сказать, чтобы г-жа Фукс искала случая оставаться с Петром Сергеевичем наедине, когда бывала на Фурштадтской: она, по-видимому, с равным удовольствием беседовала и со своей племянницей, открыто смотря на нее своими серыми глазами. Никто бы не сказал, что это говорят покинутая жена и женщина, ради которой первую муж покинул. Петру Сергеевичу не приходило в голову, что с таким же откровенным лицом Марта может уверять его в чем угодно, думал совсем не то. Ему не приходило этого в голову, потому что он был слишком уверен и знал, видел достаточно ясно, что вдова относится к нему не только как любовница, но как старшая сестра или мать, любовно и бережно его лелея, как цветок, который бы она выходила своими руками. Она часто оставалась даже ночевать у Мельниковых, что тоже никого не удивляло, потому что почему же и не ночевать вдовой тетушке у беременной племянницы?
Белые ночи тревожили Зинаиду Львовну, и часто она бродила от окна к окну, иногда уходя на балкон и слушая, как продребезжит далекий извозчик на Литейном или завоет пароход. Ей думалось не очень весело, что вот она поедет к Клавдии Павловне, будет жить там с Виталием, нудным и скучным, он будет ей жаловаться на Сашеньку, а Клавдия Павловна ворчать и бренчать ключами, потом она, Зинаида Львовна, родит, почему-то ей казалось непременно девочку, та будет пищать и сосать ее грудь, потом вырастет такой же мечтательной и неустроенной, как дочери генерала Прохорова, выйдет замуж и так же будет бродить с большим животом в белые ночи по пустынным комнатам, пока муж будет спать, – и все Зинаиде Львовне представилось таким скучным, длинным и не нужным. Она обернулась, чтобы идти в дом, как вдруг увидела ясно, что из других дверей входят в залу тетя Марта и муж. Машинально Зинаида Львовна отодвинулась за косяк, и те, не заметив ее, прошли мимо в белом бессолнечном свете, причем Петр Сергеевич говорил:
– Я буду ждать условленного знака и тогда все скажу жене.
А Марта ответила ему:
– Ее теперь не нужно беспокоить. Потом все откроется, она сама узнает. Не нужно лгать, но еще не пришло время говорить самим. Я вам тогда скажу, когда нужно будет.
Они прошли, а Зинаида Львовна все стояла за косяком, пока шаги не стихли и не хлопнула вдали дверь комнаты, где спала тетя Марта. Потом Зинаида Львовна спокойно прошла к себе и попыталась заснуть, будто все слышанное не было для нее ни неожиданностью, ни огорчением, а только подтверждало ее собственные мысли. Конечно, она ни слова не сказала мужу о том, что она видела, и только более зорко стала смотреть за ними, но Марта Николаевна была всегда так ровна, так одинаково ласкова и так спокойна, что свое ночное видение Мельникова готова была принять за сон, хотя и отлично знала, что это была действительность.