В один из ближайших дней она в третий раз предприняла паломничество в далекие роты. На этот раз ей не пришлось дожидаться, как в тот, когда она дремала в маленькой светлой гостиной. Это случилось в праздник, так что, несмотря на утренний час, Толстой был в городе и дома. Обменявшись принятыми приветствиями и незначительными фразами для начала разговора, Мельникова сказала:
– Муж меня разлюбил.
– Этого не может быть.
– Да, но он меня бросил.
– Это не всегда одно и то же. И поверьте, что второе не так страшно, если вы его любите.
Так как гостья молчала, то Толстой неуверенно спросил:
– Разве вы разлюбили Петра?
– Ах, я не знаю. Я люблю Петра по-прежнему, но другого люблю больше. Я люблю вас, Андрей Иванович.
– Вы знаете, что это бесполезно?
– Знаю.
– И что же?
– Ничего. Я только вас люблю, вот и все. Отчего вы меня обижаете и считаете пошлой барыней, которая ищет редких ощущений?
– Я вас такой отнюдь не считаю. Мне вас от души жалко.
– И этого не надо! – Она встала и как-то вдруг переменила тон: – Мы говорим совсем не так и, может быть, даже не то, что следует. Ни о каких надеждах с моей стороны, ни о какой жалости с вашей не может быть и речи. Если бы вы даже захотели ответить мне, как это принято, я бы отказалась, потому что мне ничего не надо, понимаете, ничего не надо, кроме того, что я вас люблю и знаю, что вам это известно. Вам это неприятно?
Толстой поцеловал ее руку и, помолчав, ответил:
– Такие признания никогда не бывают неприятны. Я вам очень признателен, Зинаида Львовна, и только об одном прошу: не падайте духом и не думайте, что ваш муж оставил вас навсегда.
Зинаида зорко взглянула на него и спросила, будто некстати:
– Вы не сердитесь на меня за Сашеньку? Это было бы не вполне справедливо, но вполне естественно: она все-таки мне сестра.
– Я не только на вас, но и на Александру Львовну не имею права гневаться.
– Ах, разве мы говорим о праве! – воскликнула Зинаида Львовна, думая, казалось, совсем о другом. Помолчав, она снова спросила: – Но вы теперь очень страдаете? Вы можете, конечно, не отвечать. Я не имею никакого права вас спрашивать об этом.
Толстой, улыбнувшись, заметил:
– Вот вы сами заговорили о праве. Я отвечу вам охотно, потому что не считаю нужным скрывать, что вся эта история мне более чем тяжела.
Мельникова участливо, почти радостно спросила:
– Что же вы думаете делать?
Тогда Толстой сухо и несколько надменно ответил:
– Я не знаю. Несчастия еще далеко не кончились, они только начались, несомненно приведут за собою другие, так что совершенно нельзя предвидеть решения, к которому принудит судьба. Наша же личная минутная воля может только напортить, если мы будем руководиться ею.
Зинаида Львовна быстро подошла к Толстому и, положив руки ему на плечи, сказала опять без видимой связи разговора:
– Знайте одно: я всегда останусь верна мужу, потому что я вас люблю.
Имение г-жи Роммер, куда уехал злополучный Виталий, было совсем в другом роде, нежели поместье Фуксов. Последнее, купленное банкиром для летнего пребывания жены и для приятности обладать старинным дворянским гнездом, было значительно больше и имело более широкое хозяйство, хотя из него не извлекали никаких выгод, кроме довольно невинного тщеславия иметь в городе масло, варенье и поросят «из собственного имения». За хозяйством покойный Фукс не следил, считая, что на это уходит слишком много времени, которое, конечно, в сто раз, в двести раз лучше оплачивалось, будучи применено к банкирской деятельности. Клавдия же Павловна, имея маленькое свое поместье от дедов и прадедов, им жила не только в переносном, но и в буквальном смысле. Памятуя, что «хозяйский глаз – алмаз», она вставала в пять часов, чтобы самой присутствовать при работах, обойти скотный двор и осмотреть, что где нужно. Видя ясно, что с каждым годом нужно все больше и больше усилий и изворотливости, чтобы удержать доход в таком же размере, как в прошлом году, понимая ясно, что, если он сдаст, это значит начало конца, она с ревностью игрока отдавала хозяйству все свои силы; для нее не было большего праздника, как купить какую-нибудь новую машину или развести хорошую породу кур. При таком положении дела было, конечно, не до тщеславия иметь в городе масло из своих вотчин, а и в деревне-то было всех продуктов в обрез, потому что все или продавалось, или поступало снова в общее колесо хозяйства. Дом у нее был значительно меньше, окруженный лишь небольшим ягодным садом, комнаты были ниже, теснее, прислуживали только две старухи, из которых одна стряпала, а другая мыла полы, лошадей не только для прогулки, а даже для поездки в ближайший городок нельзя было допроситься, – но все имело вид настоящей деловитости и жизни, в противоположность имению Фуксов, где великолепная запущенность и печальная помпа располагали к скучному отдыху и надменной лени.