«Многоуважаемая и дорогая Зинаида Львовна! Не удивляйтесь ни моему письму, ни моей посылке. Я уверен, что, обращаясь к вам, я не буду иметь причин жаловаться на недостаток скромности и излишнюю болтливость. Я даже полагаю, что настоящий мой поступок (потому что это не только письмо, но и поступок) еще более упрочит то чувство дружественности, которое вы мне оказывали, может быть, не вполне заслуженно. Я принадлежу к обществу „вольных каменщиков“ и, как может быть, вам известно, получил при вступлении эту пару перчаток, которую я препровождаю вам. Мы получаем только по одной паре таких перчаток и должны передать их женщине, которую на всю жизнь считаем самой достойной, высокой, чистой и близкой. Ни брать обратно, ни передавать их нельзя. Пускай вы будете владеть ими, а моя жизнь пойдет по предназначенному ей руслу, и я верю, что Тот, Кто послал меня на этот путь, одарив разумом, сердцем и волею, не даст мне погибнуть и уклониться с этого пути, как бы внешние обстоятельства ни рисовали призрачную видимость обратного. Я уезжаю, но надеюсь, что случай нас сведет еще раз. Преданный Вам Андрей Толстой».
Зинаида Львовна долго читала эти строчки, будто она видела их в первый раз, а не знала наизусть, потом, опустив листок, стала смотреть поверх свечи в темный прорез окна, Бог весть о чем думая: о высокой ли и радостной чести, которой удостоил ее Толстой; или о том, что лучше было бы, если бы он без всякой чести, попросту; глупо и молодо в нее влюбился. Она просидела так до рассвета, потом вздохнула, поцеловала письмо и перчатки и, аккуратно сложив их, спрятала в тот же чемоданчик.
Дни за днями шли в имении Клавдии Павловны тихо и незаметно, похожие друг на друга, как близнецы, отличаясь разве только тем, что иногда шел дождь иногда же его не было, иногда были пироги к обеду, что обозначало праздник, и иногда, что очень редко, приезжали соседние барышни, две старушки Гамбаковы, вечно зябнувшие и между собою о чем-то ссорящиеся. Никто ничего не писал из города, о Петре Сергеевиче и Сашеньке не было ни слуху ни духу: первого сначала ждали, но потом перестали ждать, а о второй не было известно даже, где она находится со своим Мейером. Так Зинаида Львовна без мужа и родила. Это прошло почти незамеченным. Она родила очень спокойно днем и скоро встала. Родила она дочь, которую назвали Марианной. И девочка была спокойна, почти незаметна. Так как у Клавдии Павловны гуляли вообще очень мало, то не было заметно и то обстоятельство, что маленькую кормила сама мать. Будто вся перемена состояла в том, что в комнате, занимаемой Зинаидой Львовной, рядом с чемоданчиком, где были спрятаны перчатки Толстого, появилась колясочка, из которой изредка доносился тонкий писк. Зинаида Львовна не любила свою дочь, будто у нее не родился еще ребенок, а ожидается другой, настоящий. Больше всего занимался Марианной Виталий Павлович: то он старался угадать на кого похоже ее маленькое личико, то обеспокаивался, почему она такал тихая, то отыскивал у нее всевозможные болезни. Но, не находя сочувствия ни в сестре, ни в свояченице, он скоро остыл, и девочка сделалась совсем незаметной до того незаметной что иногда когда Зинаида Львовна, взглянув на часы, поднималась от общей беседы, чтобы покормить маленькую, то все удивлялись а Клавдия Павловна даже неоднократно говорила:
– У нас Марианка такал тихая, что немудрено и совсем про нее забыть.
Всех несказанно удивило, когда Зинаида Львовна получила конверт с заграничным штемпелем и в нем оказалось письмо на двенадцати страницах. Подожди когда Виталий Павлович выйдет из комнаты, Зинаида сказала его сестре:
– Я не хотела говорить при Виталии. Это письмо от сестры Сашеньки. С ней случилось большое несчастие. Я хотела с тобой посоветоваться, во-первых, нужно предупредить Виталия осторожно, а во-вторых, может быть, лучше всего будет выписать сюда Сашеньку. Поднимемся ко мне, мы поговорим.
– Ты, конечно, мне прочтешь письмо? Там нет ничего что бы от меня должно было бы быть скрыто?
– Нет, конечно, – ответила Зинаида Львовна.
А Виталий с балкона им крикнул:
– Вы кажется, хотите секретничать? Это новость.
– Да, Виталий, нам нужно поговорить с Зиночкой и представь себе, это касается отчасти даже и тебя.
– Ну, ну. Только потом вы, надеюсь, мне сообщите результаты ваших секретов?
– Обязательно, – ответила Зинаида Львовна, проходя наверх.
Она подала Клавдии Павловне Сашенькино письмо, говоря:
– Вот, почитай, что сестра пишет. Это же ужасно. Бедная Саша. Или, лучше прочитай его вслух. Я пробежала его мельком и не помню точно всех подробностей.
Клавдия Павловна надела очки и стала читать ровным голосом, столь не соответствующим содержанию взволнованного письма беглянки: