лезы, а огонь клацал с веселой кровожадностью и все шире разевал свою оранжевую пасть. На большом столе стоял огромный, чуть меньше бочонка, чайник, покрытый толстым жирным слоем копоти. Его носик горделиво изгибался, как лебединая шея с разинутым клювом, а ручка была, для удобства, обмотана лоскутом ткани, тоже в пятнах сажи. За столом, среди чашек, огрызков печенья, рыбных костей, хлебных корок, сморщенных моченых яблок и щепоток сфагнума в кисло-сладком рассоле сидели трое троллей и играли в карты. Зимородок сразу понял, что это тролли, потому что водил знакомство с Мохнатой Плешью и знавал даже его отца; что до барона, то он поначалу ничего не понял, потом удивился, но после краткого раздумья принял благоразумное решение ничему не удивляться - и тотчас последовал ему. Тролли были очень носаты, обладали значительным количеством бородавок (что у некоторых племен считается признаком красоты) и огромными заостренными ушами. Их одежда, расшитая бусинами и косточками различных животных, отороченная мехом и бахромой, источала острый хорьковый дух. Вообще же все трое пребывали в очень хорошем настроении, несмотря на то, что у одного имелся под глазом свежий фонарь, а у второго левое ухо совсем недавно сделалось ощутимо крупнее правого и тихо мерцало трагическим багрянцем; но все это лишь потому, что они плохо мухлевали в карты. Тут задергал носом один из них и сказал: - Люди! Все трое побросали карты и развернулись носами к Зимородку и его подопечному. Зимородок вежливо поклонился и молвил так: - Мир этому месту и благоволение болота его обитателям. Да пребудет с вами благорастворение его пузырей! Носы одобрительно покачались в воздухе, потом старший из троих ответил: - Порог ногам, балка макушке, котелок для пасти, скамья - для задницы. Входи, брат! Кто это при тебе? - Мягкого тебе сфагнума, - еще вежливее отозвался Зимородок, - а братьям твоим сладкой гонобобели! Это барон Эреншельд, новый владелец здешнего торфа. - Хо! Хо! - взревел другой тролль. Его темно-рыжие волосы топорщились из-под платка, повязанного узлом назад, а на шее висела связка куничьих хвостов и лапок. - Слыхали! Слышь, брат Сниккен, барон пожаловал! - Добрый вечер, - невнятно выговорил барон. - Бокам лежанка, брюху буханка, спине - овчинка, балде - мякинка! - закричал тролль, которого называли брат Сниккен. - - Барон, да ты весь горишь! Лечь тебе надо, лечь! - Это правда, - сказал Зимородок, делая шаг вперед. - Как бы не уморить нам барона до смерти, господа мои и братья, ведь он нешуточно простудился минувшей ночью. - Я совершенно здоров! - неожиданно твердым голосом проговорил Эреншельд и склонил голову в четком поклоне. Перед глазами у него то плыло, то вдруг замирало. Разум время от времени вообще переставал воспринимать происходящее, оставляя своего обладателя наедине со странными образами. - Оно и видно! - завопил брат Сниккен, подпрыгивая на лавке. - А иди-ка сюда, барон, откушай малость, да полезай на печку! - Меня тошнит, господа! - еще более твердо произнес барон. - Видали? - развел руками Зимородок. И вот уже барона поят крепким чаем с дымком и запахом шишек, а после препровождают на лежанку и закутывают в лохматое, заплатанное одеяло, которое время от времени оживает и принимается углом, как лапой, чесать одну из заплат. Тем временем Зимородок (теперь уже брат Зимородок) сидит с троллями за столом, проигрывает им в карты баронские гульдены и ведет поучительные беседы. - А скажи вот, брат Хильян, - спросил он у того, что был с подбитым глазом, - как это вышло, что ваш распрекрасный дом оказался в наших краях? Отродясь я не видывал такого превосходнейшего дома! Брат Хильян снисходительно рассмеялся. Глядя на него, и остальные засмеялись тоже. - Ты, брат Зимородок, многого еще на болотах не видел. Это Гулячая Избушка. Слыхал про такую? - Гулящая? - переспросил Зимородок. Брат Хильян оскорбился. - Это сестра твоя - гулящая, - сказал он, - а наша избушка - Гулячая. Потому что гуляет где ей вздумается. Ее называли еще Бродящая, но нам не нравится. Гулячая - как-то нежно. Как «гули-гули». И Зимородок узнал, как в начале времен та самая Мировая Курица, что снесла первое в мире Яйцо, была поймана и разрублена на части Грунтором-Мясожором, Отцом всех Великанов, и этот Грунтор извлек из ее утробы множество маленьких недоразвитых яичек. - И знаешь, что он с ними сделал? - спросил брат Сниккен. Зимородок не знал. Грунтор-Мясожор отнес их в Первозданный Лес и оставил там на Солнечном Пригорке. И когда Первородное Солнце озарило их лучами, то они быстренько покрылись скорлупой и оттуда по прошествии времени вылупились… - Цыплята? - сказал Зимородок. На него замахали руками, а брат Хильян презрительно высморкался. Потому что вылупились вот такие гулячие избушки. Их было около десятка, но несколько сожрал Грунтор, еще три разбрелись по свету, а одну сумел заарканить храбрец-удалец Грантэр-Костолом, Отец всех Троллей, и она стала троллиным наследством. - Переходит из поколения в поколение, понял, брат Зимородок? Брат Зимородок сдал карты и увидел, что дело его совсем плохо - обчистят его тролли, как бы без сапог не остаться. Брат Сниккен взял щипцами из очага пару красных угольков и бросил их в чайник, а после налил себе и остальным освеженного таким образом чая. Разговор за игрой (шлеп - шлеп) перешел на нового владельца здешних акров торфа. - Стало быть, старый Модест помер, - сказал брат Сниккен задумчиво. - Сменил болото, - кивнул брат Хильян. - Перекинулся в пузырь, - вздохнул брат Уве по прозвищу Молчун. - Именно, - подтвердил Зимородок. - А новый из себя каков? - поинтересовался Сниккен. - Говорят, он городской, - вставил брат Хильян. - Деньги любит, - добавил брат Уве. - Жадный, - сказал брат Сниккен. - Ни таракана в нашей жизни не смыслит, - объявил брат Сниккен. - Дурак дураком, - сказал брат Хильян. - Да вон он, на печке лежит, - показал Зимородок. Все посмотрели на печку. Одеяло тотчас перестало чесаться, встряхнулось и свернулось у барона на ногах. Барон не то спал, не то грезил; глаза его под полузакрытыми веками двигались. - Этот? - протянул брат Сниккен. - А говорили, будто он хочет все тут переворотить. - Это правда, - признал Зимородок, - хочет. - Ты для чего в болота его завел? - напрямую спросил брат Хильян. - Не для того разве, чтобы утопить? Зимородок отвел глаза. - А, угадал, угадал! - завопил брат Хильян и в восторге затопал под столом ногами. - Штрассе, - молвил Молчун и посмотрел на Зимородка. Сниккен стремительно протянул через стол длинную руку и начал быстро шарить у Молчуна за пазухой и под мышками, но ничего не нашел. - Нет, это честная штрассе, - сказал Молчун. Брат Сниккен плюнул и полез за деньгами. - Топить барона не будем, - решительно произнес Зимородок. - Тебе что, его жалко? - удивился брат Сниккен. - Странный ты какой-то, брат Зимородок, вот что я тебе скажу! - Утопим - земли отойдут городскому магистрату Кухенбруннера, - объяснил Зимородок. - Я уже интересовался. Вам что, нужны тут все эти бюргеры? Тролли дружно посерели. - А мы их тоже уто… - начал было брат Хильян, но остальные уставились на него, и он замолчал. - Барон не так плох, как показался поначалу, - заговорил Зимородок. Изба чуть накренилась. Брат Сниккен хватил кулаком по стене: - Цыц! Стоять! Изба замерла. Две чашки - те, что не успели прилипнуть к столу, - съехали и приникли к чайнику. Молчун сказал: - Подумать надо бы. Они стали думать и перебрали множество вариантов. Барон Эреншельд пробудился в странном месте от странного ощущения: впервые за долгие годы у него нигде ничего не болело. Не свербило, не ныло, не мозжило. От стояния за конторскими столами у него развились разные болезни костей. Он уже свыкся с ними и даже привык считать себя стоиком во всех смыслах этого слова - и вот, удивительное дело, в поясницу больше не вступает, колено больше не выворачивает и так далее. Барону сделалось легко. Удивляясь этому ощущению, он передвинулся на лежанке и высунул лицо наружу. Одеяло, гревшее его, потянулось и перевернулось поперек. Барон машинально поскреб ногтем красную заплатку на шкуре, потом еще пестренькую. В комнату просачивался серенький утренний свет. Четыре фигуры за столом дули чай и негромко беседовали. На фоне оконного переплета выделялся носатый профиль брата Сниккена. Уве Молчун, чьи огненные кудри подернуло золой предрассветной мглы, задумчиво трогал маленькую арфу. - Тихо!!! - гаркнул вдруг брат Сниккен так оглушительно, что остатки сна панически покинули барона. - Молчун будет петь! - Это еще не обязательно, - возразил брат Хильян. - Обязательно! - отрезал брат Сниккен. Молчун еще немного побулькал арфой, а потом затянул воинственно и вместе с тем уныло: Мальчик-поэт на войну пошел,Взял арфу и меч с собою,Оставил свой дом и лохматого псаИ девушку с русой косою.В атаку ходил он и кровь проливал,И видал короля он однажды,Он ранен был, он арфу сломалИ раз чуть не умер от жажды.Один его друг от стрелы погиб,А другой без вести пропал,А третьего он после битвы самВ чужой земле закопал.Мальчик-поэт вернулся домой,Он долго был болен войною,Но подруга осталась ему вернаИ стала его женою.Мальчик-поэт ей песни пелПро звезды, закат и луну,Про собак, про ветер - про все что угодно,Но только не пел про войну,Никогда не пел про войну! Арфа брякнула еще несколько раз и затихла. Уве Молчун намотал на палец рыжую прядь и задумчиво выглянул в окно. Капельки, покрывшие маленькие стекла, вдруг вспыхнули разноцветными огоньками. - Он