Третий сейм (1825). Выборы в третий сейм были произведены еще в 1822 году. Александр не решался его созвать. 3 февраля 1825 года в Царском Селе он издал указ, уничтожавший публичность заседаний, за исключением первого (в день открытия сейма) и последнего (в день закрытия). Выборы братьев Немоевских были кассированы, — они были избраны вторично; тогда у Калишского воеводства было отнято право избирать депутатов. После этих новых нарушений конституции 13 мая Александр лично открыл сейм. Винцент Немоевский, приехавший, чтобы занять свое место, был арестован у варшавской заставы. В тронной речи Александр заявил, что, откладывая открытие сейма, он хотел дать время установиться мнениям и улечься страстям. Февральский указ имел целью подавить «зародыш смут». Сейм принял все проекты правительства почти без прений.
В речи при закрытии сейма (13 июня) «король» мог сказать: «Я поспешил принять все поправки, вами внесенные… Вы приняли все законопроекты, предложенные мной на ваше обсуждение». Император громогласно радовался «обоюдному согласию». В действительности же конституция была мертва. Работы сейма перестали интересовать не только поляков, но даже и его собственных членов. Вся общественная жизнь, все народные надежды отлетели от парламента и нашли себе приют в тайных обществах.
Император Николай, царь польский. Смерть Александра повергла Польшу в такое же глубокое волнение, как и Россию. Однако мы видели, что поляки не принимали участия в восстании, которым в России было отмечено начало царствования Николая. Поэтому следственная комиссия, учрежденная в Варшаве по образцу петербургской (составленная, впрочем, почти исключительно из поляков), находившаяся под влиянием великого князя Константина и княгини Лович с их польскими симпатиями, вместо тысячи обвиняемых, как то было в Петербурге, арестовала всего-навсего восемь человек[107]. Дело о них тянулось еще в 1829 году.
25 декабря (н. ст.) 1825 года, т. е. как раз накануне столкновения па Сенатской площади, Николай издал манифест к своим польским подданным. В нем есть следующая фраза: «Учреждения, данные вам блаженной памяти императором и королем Александром I, останутся без изменений. Я обещаю и клянусь перед богом соблюдать конституционную хартию».
В 1826 году умер старый Зайончек, и великий князь Константин объединил в своих руках обе должности — и наместника и главнокомандующего. Сверх того, новый «король» поручил ему начальствование над русскими военными силами в «восьми воеводствах». Первая из этих мер могла заставить поляков опасаться еще более сурового режима; вторая была способна заставить их поверить в присоединение «восьми воеводств».
В 1828 году русская армия выступила в поход против турок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос: неужели польская армия не разделит с ней опасностей и успехов в борьбе против оттоманов — наследственного врага обеих великих славянских наций? Ничто не могло лучше способствовать рассеянию недоразумений между русскими и поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общая слава. Польская армия страстно желала принять участие в этой войне. По видимому, этому воспротивился великий князь. Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсем не воин, он не любил войны: «Она портит войска», — говаривал он[108]. Мог ли царь, бывший почти двадцатью годами моложе брата и обязанный своей императорской короной его отречению от престола, навязывать ему свою волю? Выть может также убежденный в верности своей польской армии царь оставил ее для защиты западной границы на случай нападения австрийцев? Как бы то ни было, недовольство, охватившее польскую армию вследствие вынужденного бездействия, сыграло большую роль в дальнейших событиях.
Подобно Александру и Константину Николай любил поляков[109], но, как и его братья, любил на свой лад. Он намерен был уважать конституцию и, несмотря на свои инстинкты самодержца, был склонен добросовестно выполнять ремесло конституционного монарха; он решил приехать в Варшаву короноваться польским королем. По приказу царя Константин должен был спешить с окончанием процесса, возбужденного против участников тайных обществ; все обвиняемые были оправданы, за исключением одного, приговоренного к легкому наказанию за недонесение о русском заговоре. Несколько сотен политических заключенных были выпущены на свободу. Новый «король» мог совершить свой въезд в столицу (1829). Однако Константин пожелал отложить этот въезд: он смутно предчувствовал опасность, которая угрожала во взволнованной Польше ему и брату. Полиция не могла сообщить ничего достоверного; она не имела понятия об изменениях, происшедших в недрах тайных обществ, ибо почти не знала об их существовании.
Между тем из массы недовольных выделились две большие партии: это были белые, т. е. умеренные конституционалисты, разделявшиеся на дипломатов, к которым принадлежал князь Чарторыйский и другие вельможи, и оппозиционеров, вроде братьев Немоевских, — и красные, т. е. передовые республиканцы, в свою очередь распадавшиеся на академиков, как профессор Лелевель, и воинов. Воины — почти сплошь офицеры или бывшие офицеры — были людьми действия, решившими не отступать пи перед террором, ни перед цареубийством. В декабре 1828 года Высоцкий, Заливский, Иосиф и Адам Гуровские, Дзялынский и Бернард Потоцкий образовали тайный кружок среди тайных обществ. В январе 1829 года они обсуждали вопрос, не следует ли воспользоваться для восстания польской армии походом русских войск в Турцию.
Некоторые колебались: таким образом можно было помешать освобождению Греции. Когда заговорщики узнали о проекте коронации, Высоцкий сказал: «Теперь наша обязанность выработать программу празднества». Дзялынский хотел воспользоваться случаем и убить всех: императора, императрицу, цесаревича и других великих князей. Адам Туровский, говоря о царе, воскликнул: «Бог предает его нам!» Высоцкий вызвался нанести удар. Эти планы были отложены из желания столковаться с депутатами, съезжавшимися на коронацию, и подготовить восстание в других частях Польши (прусской и австрийской): отсюда поездка Дзялынского в Берлин, Бернарда Потоцкого в Вену и т. д. Несколько неосторожных слов дошли до слуха великого князя; оп приказал арестовать двух офицеров, произносивших угрозы, но вскоре отпустил их, считая, что они были попросту пьяны. Жена Константина, знавшая многое через своих родных, умоляла его остерегаться и не допускать близко к царю пи одного поляка. Она советовала созвать сейм, — великий князь этому воспротивился.
Николай уже проезжал через Литву; там его встретил ледяной прием. Однако, прочитав нотацию виленским студентам, царь приказал освободить их товарищей. В Варшаве прием был лучше; но здесь все выглядело по-польски: в городе, расцвеченном флагами, русские цвета были видны только на общественных зданиях; аристократия для приема «короля» водрузила национальные цвета. Николай сделал смотр войскам; парад великолепно удался и возбудил народный энтузиазм, но и армия и энтузиазм были чисто польскими. 24 мая был совершен обряд коронования; он прошел без инцидентов, но оппозиционеры пытались представить императору адрес, подписанный шестнадцатью депутатами Калишского воеводства; в этом адресе они просили об освобождении Випцента Немоевского. Император отказался их принять. Он отказался даже и от общей амнистии, которую ранее задумал, и ограничился несколькими отдельными помилованиями. 28 мая был устроен большой праздник для народа, собранного вокруг огромных столов и сотни фонтанов, бивших вином, пивом и водкой. Покидая брата Константина, Николай поздравил его с блестящим состоянием военной части. «Польская армия — недосягаемый образец», сказал он. Затем царь прибавил: «Но не слишком ли ты тяжел, не чересчур ли требователен и строг?» В качестве польского короля царь имел еще и другие поводы быть довольным: впервые за несколько веков страна процветала. Она покрывалась фабриками и заводами; население королевства увеличилось с 2 715 000 жителей до 4 миллионов, население Варшавы возросло с 80 000 до 150 000, государственные доходы — с 12 миллионов до 40 миллионов марок.
Четвертый сейм (1830). Николай назначил созыв четвертого сейма на 28 мая 1830 года. Константин, как всегда, возражал против созыва. Он говорил: «Языки снова заработают, и придется их урезывать». Император прибыл 20 мая в Варшаву. Министр внутренних дел, для обеспечения на сейме правительственного большинства, представил список шестидесяти депутатов которым следовало пожаловать пенсии, знаки отличия и другие милости. Николай ответил негодующим отказом. Ни речь при открытии, ни речь при закрытии сейма, произнесенные по-французски, не представляли собой ничего особенного. В числе проектов, предложенных сейму, находился снова проект отмены развода, дозволенного наполеоновским Кодексом, так как Николай, подобно Александру, упорно считал себя обязанным отстаивать католическую точку зрения. Проект был отвергнут. Царь, видимо, был огорчен этим гораздо меньше, чем в подобном случае (в 1818 году) его брат Александр. Зато Николай был обижен враждебным отношением к нему сейма и населения, был недоволен подчеркиванием польских цветов в дамских нарядах и отсутствием слишком многих приглашенных на балу, данном в его честь. Он заметил: «Это, может быть, патриотично, но совсем невежливо». Однако, прощаясь с Константином, он сказал ему: «Я чувствую, что я — польский король и рано или поздно кончу, надеюсь, тем, что заставлю моих польских подданных полюбить меня, покоряя их благодеяниями». Между тем возбуждение умов под влиянием стремлений к свободе и территориальному расширению все возрастало, а произведения Мицкевича Конрад Валленрод (1828) и Польская мать (1830) дышали ненавистью к «москалю».
107
Между прочим, Кржижановского, графа Станислава Солтыка, графа Залусского, Маевского, некоторое время бывшего главой Общества храмовников, и др.
109
Фактически неверно: Николай задолго до восстания 1831 года питал к полякам антипатию, внушенную ему с детства его немецкой и английской воспитательницами. — Прим. ред.