Ермилов очень уважал свою жену, свою Анну. Это была удобная жена, в меру заботливая, неглупая. Но когда он встретил Зою Эрбель, он даже удивился, как мог прожить столько лет с этой прозаической Анной.
Анна была недурна собою, крупная, ширококостная, с большими руками и ногами, свежим лицом. Одевалась просто, любила английские блузки, башмаки на плоских каблуках, мужские перчатки, не красилась, не душилась. Все на свете для нее было ясно и просто.
Мистики были для нее неуравновешенными субъектами.
Влюбленность — естественным влечением полов.
Поэзия — «ничего, если носит в себе содержание».
С мужем своим она никогда не нежничала, не называла его разными ласковыми или шутливыми именами, но зато очень внимательно следила, чтобы у него было все, что ему нужно, интересовалась его пищеварением, аппетитом, заставляла делать гимнастику и заниматься спортом.
Ермилов спорта не любил, гимнастика ему надоела, надоела за четыре года жизни и сама Анна.
Скучно было с ней.
Скучно было даже то, что в доме всегда был порядок, все вымыто, вычищено, ничего лишнего.
— Точно в солдатском госпитале, — ворчал он.
Первый раз в дом к Эрбелям он попал случайно, по делу. Его сначала поразила, потом умилила обстановка той комнаты, где ему пришлось ожидать хозяина.
На столе, заваленном ворохом газет и журналов в таком беспорядке, словно кто-то нарочно рыл их, стояла открытая коробка с огрызками конфет, из-под газет выглядывало что-то розовое и свисала вниз резиночка с пряжкой и бантиком. Тут же на газетах валялся раскрытый кошелек.
Мебель в комнате расставлена была как-то нелепо, как попало. Кресло было повернуто спинкой к столу. Один из стульев вплотную лицом к стене.
Из соседней комнаты доносился звонкий женский голосок, который сначала все напевал странную песенку, грустную по содержанию и веселую по мотиву:
Потом такой же голос в отчаянии воскликнул:
— Шурка! Квик опять утащил мой чулок! Шурка! Посмотри за дверью. Я не могу — там чужой дядя сидит.
В ответ послышалась недовольная басовая воркотня вполголоса. Потом снова женский голосок сказал решительно:
— Ну, что ж делать. Я пойду сама, ты пойми, что это единственные мои чулки. Все остальные собака растащила и разодрала. Что? Ну так что же? Не съест он меня, твой деловой человек.
Дверь осторожно открылась, и молоденькая женщина в розовой пижаме, всклокоченная и смущенная, вошла в комнату.
— Простите, — сказала она. — Муж сейчас выйдет. Он пишет… Я здесь забыла…
Она проворно бегала глазами по полу, взглянула на стол и, увидев розовую резиночку, искренне обрадовалась:
— Ах, и это здесь? Хорошо, что я увидела.
И, повернувшись в сторону двери, из которой вышла, закричала:
— Шурка! Не ищи корсета, я его нашла. И чулок на нем.
Она улыбнулась Ермилову самой светской улыбкой, вытащила из-под журнала свой корсет, на котором действительно висел чулок, помахала приветливо рукой, словно из окна уходящего поезда, и захлопнула за собой дверь. Через несколько минут вошел Эрбель, длинный, растерянный. Одной рукой он придерживал ворот своей рубашки и беспомощно искал что-то глазами — очевидно, потерянный галстук.
— Простите, ради Бога! — смущенно сказал он.
— Здесь такой хаос. Я сейчас буду готов, и мы можем пойти тут рядом в кафе, там будет удобнее поговорить.
Он развел руками, заглянул за диван и вышел.
Через минуту за дверью раздался его отчаянный вопль:
— Так зачем же ты завязала собаке мой галстук! Это же идиотство, какому имени нет.
А в ответ раздалась декламация:
Наконец, Эрбель вышел вполне готовый, потыкался по передней, ища шляпу, но очень быстро сам заметил ее под стулом, тряхнул, дунул и открыл дверь на лестницу.
Они уже шагали по тротуару, когда звонкий голосок пропел над ними:
Эрбель сердито прибавил шагу, а Ермилов поднял голову и увидел на балкончике второго этажа розовую фигурку, и в ту же минуту что-то мокрое больно щелкнуло его по носу. Это был брошенный розовой фигуркой цветок, очевидно, вытащенный из вазы, где давно сгнил, потому что весь ослиз, раскис и скверно пахнул. Ермилов тем не менее его поднял.
— Это не вам! — кричал сверху звонкий голосок. — Это злому Шурке, любимому моему ангелу.
«Любимый ангел» обернулся и прошипел Ермилову с самой звериной рожей:
— Да бросьте вы эту мерзость! Вы себе весь пиджак испачкали.
Ермилов шел и улыбался.
«Какая удивительная женщина, — думал он. — С такой не соскучишься. Все в ней поет, все в ней звенит…»
Эрбель отдавал должное своей жене. Она была молода, весела, беззаботна. Как бы скверны ни были их дела, она никогда не ныла и не попрекала его неудачами.
Но зато и поддержки или помощи ждать от нее было нечего. В доме был беспорядок, в котором пропадали бесследно деловые письма, деньги, вещи. Ни для сна, ни для еды определенного времени не было.
Намерения у нее были самые лучшие, и, видя, что мужа мучает ее безалаберность, она даже завела приходо-расходную книгу, на первой же странице которой Эрбель с интересом прочел: «Выдано на расходы 600 франков. Истрачено 585. Осталось 100, но их нету. Есть только 15».
— Зоечка, — позвал он жену, — что это значит?
— Это? — деловито спросила Зоя. — Это вычитание.
— Какое вычитание?
— Ты такой придирчивый! Так вот, чтобы ты не придирался, я сделала для тебя специально вот здесь, на полях, вычитание. Видишь? Из шестисот вычла пятьсот восемьдесят пять, получилось сто. Но их нету.
— Постой, почему же сто? — удивился Эрбель.
— Как почему? Смотри сам: пять из ноля ноль.
— Почему ноль?
— Да что ты все — «почему» да «почему»? Ясно почему. Ноль означает цифру, у которой ровно ничего нет. Так как же ты будешь от нее что-то отнимать? Откуда же она тебе возьмет?
— Так ведь надо же занять.
— Это ноль полезет занимать? У кого?
— Да у соседней цифры.
— Чудак! Да ведь там тоже ноль. У него у самого ничего нет.
— Так он займет у соседней цифры, — убеждал ее муж.
— И ты воображаешь, что она ему даст. Да и вообще — полезет он занимать специально для того, чтобы отдать тому первому голодранцу. Ну где такие вещи бывают? Даже смешно слушать.
— Одним словом, я вижу, что ты просто-напросто не умеешь делать вычитания.
— Если делать просто механически, конечно, и я смогу. Но если серьезно вдуматься, то все эти займы у каких-то нулей для меня органически противны. Если хочешь, занимайся этим сам, а меня уволь. Теперь вот дал мне тысячу франков. Три нуля. Веселенькая компания. И все полезут к этой несчастной единице. Ну… одним словом, как хочешь, с меня довольно.
Эрбель вздыхал, брал шляпу, уныло счищал с нее рукавом пыль и уходил из дома.
Когда он в первый раз увидал Анну — жену Ермилова, он был поражен.
— Какая спокойная, милая женщина! Как все с ней ясно, чисто, просто. Отдыхаешь душой.
Он долго сидел у Ермиловых, и ему не хотелось идти домой. Но идти все-таки пришлось, и когда он, войдя в свою переднюю, споткнулся о какой-то развороченный чемодан и услышал из спальной громовую декламацию, он чуть не заплакал.
Дня через два, ожидая к себе Ермилова ровно в три часа, он, вернувшись к двум, застал уже своего нового приятеля. Ермилов сидел верхом на стуле и с упоением кормил собаку шоколадом, а Зоя, подкатав выше колен штаны своей пижамы, плясала пред ним матросский танец.
При виде Эрбеля Ермилов ужасно смутился и, путаясь, стал объяснять, что пришел раньше, потому что надеялся застать Эрбеля дома и, таким образом, больше очистилось бы времени для деловой беседы.