Мои в Париже все были здоровы, когда я уезжал. Если бы они знали, что я пишу Вам, то, несомненно, вместе со мной передали бы самый сердечный поклон миссис Тэгарт и всем Вашим домашним.
Искренне Ваш.
40
ДУГЛАСУ ДЖЕРАЛДУ [69]
Редакция «Домашнею чтения»,
6 марта 1856 г.
Дорогой Джеролд!
Сегодня ко мне явился Бакстон, наполовину потерявший голову по той причине, что Макриди, трепеща перед своей астмой, отказался (иначе он, конечно, и не мог поступить) председательствовать на очередном банкете Фонда. Я обещал поддержать просьбу Бакстона, чтобы Вы согласились взять на себя председательствование, и, хотя я помню, как Вы рассказывали мне, почему это кидается Вам нежелательным, я считаю (как и сказал тогда), что это никак не причина для отказа, а наоборот, лишний повод для согласия. Прошу Вас, подумайте об этой просьбе. Ваше положение в мире драматургии всегда казалось мне отличной и достойнейшей рекомендацией для этого поста. Я убежден, что так же на это посмотрит и широкая публика, а кроме того, прошу Вас взвесить хорошенько тот факт, что мы никогда не сумеем как следует сразиться с лордами, если будем отказываться занимать места, которые они так долго монополизировали. Еще раз прошу Вас обдумать все это. Если Вы решите дать благоприятный ответ, я буду чрезвычайно рад и, конечно, приеду из Парижа, чтобы быть рядом с Вами. В противном случае я буду чрезвычайно огорчен, хотя, разумеется, я глубоко уважаю Ваше право иметь свой взгляд на подобные вещи.
Как всегда Ваш.
41
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Париж,
<апрель 1856 г.>
…У меня сердце сжимается от жалости, когда я думаю о нем, коротающем свой век в шерборнском уединении [70]. Что касается меня, то я всегда мечтал умереть, с божьей помощью, на своем посту, но я никогда не желал этого так остро, как сейчас, наблюдая за ним и размышляя над его долей. Пусть некоторым это кажется странным, но, по-моему, работать не покладая рук, никогда не быть довольным собой, постоянно ставить перед собой все новые и новые цели, вечно вынашивать новые замыслы и планы, искать, терзаться и снова искать, — разве не ясно, что так оно и должно быть! Ведь когда тебя гонит вперед какая-го непреодолимая сила, тут уж не остановиться до самого конца пути. И в тысячу раз лучше терзаться и идти вперед, чем терзаться, не двигаясь с места. Что ж, есть люди, для которых отдыха на этом свете не существует. Все сказанное смахивает на небольшую проповедь, но за последнее время Эти мысли одолевают меня так часто, что я должен был дать им выход.
Хотел бы я знать, удастся ли мне когда-нибудь вновь обрести былое спокойствие духа? Может быть, да, но лишь отчасти. Признаться, я чувствую, что скелет в моем домашнем шкафу [71] причиняет мне все больше и больше беспокойства.
42
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Париж, 1856 г.
Недавно у меня был Б. и среди прочего рассказал мне об удивительном приключении, которое произошло с ним три года назад менее чем в тысяче миль от моей «собственности» в Гэдсхилле. Он жил тогда в дешевой гостинице и однажды, когда он работал над этюдом, мимо в открытом экипаже проехал какой-то господин с дамой. На следующий день Б. опять писал свой этюд, сидя на том же месте, и тот же экипаж снова проехал мимо. А на третий день этот господин остановил лошадей, подошел к нему и представился: любитель искусств, проживает вон в том большом доме, быть может, известном В.; учился в Оксфорде, девонширский сквайр, но по семейным причинам в своем поместье не живет; будет рад, если Б. завтра у него отобедает. Б. принял это приглашение и не замедлил обнаружить, что у его хозяина прекрасная библиотека. «Она к вашим услугам, — сказал сквайр, которому Б. уже успел рассказать о себе и своих занятиях. — Используйте ее и как автор, и как художник. А то ею никто не пользуется». Он прогостил там шесть месяцев. Дама оказалась любовницей сквайра, двадцатипятилетней красавицей, которая успела уже спиться. Сам сквайр — пьяница и распутник, лишенный даже подобия совести, но при этом образованнейший человек, полиглот и ученый богослов.
Эти шесть месяцев у него гостили еще двое сумасшедших. Один из них хороню известен здесь в Париже: он всегда носит в грудном кармане пунцовый шелковый чулок, в котором содержится зубная щетка и внушительная сумма в звонкой монете. Другой — университетский приятель сквайра, промотавший свое состояние. У него была неутолимая жажда, и по ночам он прокрадывался в столовую и осушал содержимое всех графинов… Б. прожил там так долго потому, что какое-то дьявольское любопытно подстрекало его посмотреть, чем все это кончится… В доме сквайра не водилось ни чая, ни кофе, да и вода там бывала редко. Признавались только три напитка: пиво, шампанское и коньяк. Завтрак: баранья нога, шампанское, пиво и коньяк. Полдник: баранья лопатка, шампанское, пиво и коньяк. Обед: всевозможные изысканные блюда (годовой доход сквайра — семь тысяч фунтов), шампанское, пиво и коньяк. В свое время сквайр женился на женщине легкого поведения, затем они разошлись, но от этого брака родилась дочь. Назло отцу мать привила ей всевозможные пороки. Эта тринадцатилетняя девочка раз в месяц приезжала домой из пансиона. Пересыпает свою речь ругательствами и пьет без просыпу. Когда они ездили кататься в двух открытых экипажах, пьяная любовница вес время вываливалась из одного, а пьяная дочь — из другого. В конце концов пьяная любовница совсем спалила спиртом свой желудок и начала умирать на диване. Ей становилось все хуже, и она то бредила о чьем-то заведении, где когда-то обитала, то вопила, что вырвет у кого-то сердце из груди. Наконец она умерла на диване, и после похорон гости разъехались кто куда. Несколько месяцев тому назад Б. встретил в Брайтоне человека с пунцовым шелковым чулком и узнал, что сквайр умер «от разбитого сердца», а его университетский приятель — от белой горячки, и дочь унаследовала все состояние. Б. сообщил мне всю эту историю, которой я безусловно верю, без всяких прикрас — так же просто и безыскусственно, как я рассказал ее Вам…
70
…когда я думаю о нем, коротающем свой век в шерборнском уединении. — После ухода со сцены друг Диккенса актер Макриди (см. коммент. к стр. 41, т. 29 наст. собр. соч.) жил в небольшом городке Шерборне.
71
…скелет в моем домашнем шкафу… — то есть постыдная семейная тайна. Это образное выражение, впервые употребленное Теккереем в его романе «Ньюкомы» (1851), вошло в английский язык. Диккенс намекает на разлад с женой.