Это издание стало возможным благодаря Светлане Викторовне КУЗЬМИНОЙ и Вадиму Павлиновичу НИЗОВУ, молодым и талантливым руководителям АКБ «ОБЩИЙ», благодаря директору производственно-коммерческого предприятия «РЕГИТОН» Вячеславу Евграфовичу ГРУЗИНОВУ, благодаря председателю Совета ПРОМСТРОЙБАНКА, президенту корпорации «РАДИОКОМПЛЕКС» Владимиру Ивановичу ШИМКО и председателю Правления ПРОМСТРОЙБАНКА Якову Николаевичу ДУБЕНЕЦКОМУ, оказавшим материальную помощь издательству «ГОЛОС», отважно взявшемуся за это уникальное издание.
Виктор ПЕТЕЛИН
Посвящается
Любови Евгеньевне Белозерской [5]
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
— Ну, барин, — закричал ямщик, — беда, буран.
«Капитанская дочка»
И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. [6]
Часть первая
1
Велик был год[7] и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишенные деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр[8], от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг, и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик Бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо Бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх… эх…
Много лет до смерти, в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник»[9], часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и «Саардамский Плотник», и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XVI, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, «Капитанской дочкой», золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, — все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
5
Роман посвящен Любови Евгеньевне Белозерской (1895–1987), в 1924–1932 гг. жена М. А. Булгакова.
Многие современники М. А. Булгакова и его родственники были крайне удивлены и раздосадованы этим посвящением. Татьяна Николаевна Лаппа (1891–1982), первая жена М. А. Булгакова, вполне резонно утверждала, что роман был посвящен ей. После смерти М. А. Булгакова, 5 марта 1956 года, сестра М. А., Надежда Афанасьевна Земская (1893–1971), писала Елене Сергеевне Булгаковой (1893–1970), душеприказчице М. А.
Милая Люся!
Я знаю, что теперь работаешь над подготовкой Мишиного архива для сдачи его в Пушкинский дом. В связи с этим я хочу написать тебе мое мнение о посвящениях на произведениях брата Миши.
Я знаю, что были случаи, когда посвящения у него выпрашивали, что он был против посвящений и в последнее время собственноручно снимал все посвящения со своих произведений Поэтому я думаю, что не надо оставлять посвящения ни на одном из его произведений.
Особо следует сказать о посвящении на печатных экземплярах романа «Белая гвардия» Там стоит «Любови Евгеньевне Белозерской» Когда я впервые прочитала это посвящение, оно было для меня совершенно неожиданным и даже больше того — вызвало тяжелое чувство недоумения и обиды. Михаил Афанасьевич писал «Белую гвардию» до своего знакомства с Любовью Евгеньевной. Я сама видела в 1924 году рукопись «Белой гвардии», на которой стояло «Посвящается Татьяне Николаевне Булгаковой», т. е. первой жене брата Миши… И это было справедливо: она пережила с Мишей все трудные годы его скитаний, после окончания Университета, в 1916–1917 году, и в годы гражданской войны, она была с ним в годы начала его литературной деятельности. Об этом есть свидетельства и в его письмах и в рассказах начала двадцатых годов. Роман «Белая гвардия» создавался при ней.
Поэтому снятие ее имени и посвященье романа «Белая гвардия» Любови Евгеньевне было для нас, сестер Михаила Афанасьевича, и неожиданным, и неоправданным.
Это мое мнение разделяет и сестра Вера (Вера Афанасьевна Булгакова, 1892–1973), которая тоже видела рукопись романа «Белая гвардия» с посвящением Татьяне Николаевне Булгаковой.
Я прошу тебя не оставлять никаких посвящений ни на одном произведении Михаила Афанасьевича, в том числе снять посвящение и с «Белой гвардии». Да ты и сама знаешь, что Михаил Афанасьевич снимал все посвящения со своих произведений, говоря, что не нужно их.
Написать тебе это письмо я считаю своим долгом, так как думаю, что моя просьба о снятии посвящений совпадает с волей брата Миши. (ОР РГБ, ф. 562, к. 35, ед. хр.4).
В.И. Лосев, цитируя это письмо, соглашается с Н.А. Земской: «Правильнее было бы это посвящение не печатать». (См.: Михаил Булгаков. Из лучших произведений, Москва, Изофакс, 1993, с.610.)
И Е. С. Булгакова тоже хотела бы снять посвящение, во всяком случае такие попытки и у нее были: из первой публикации романа в журнале «Россия», сброшюрованной в один том, Е. С. сняла посвящение, но в первой книжной публикации романа с ее, естественно, согласия посвящение осталось. (См.: Избранная проза, М., 1966, с.111.)
Воля Михаила Афанасьевича для нее была священна. К тому же она знала, что Любовь Евгеньевна вошла в жизнь М. А., как праздник, как любимая, желанная женщина, как умная, талантливая рассказчица, переводчица необходимых ему книг с иностранных языков… К тому же она знала еще и о том, что «Белую гвардию» Булгаков действительно начал писать при Татьяне Николаевне, а заканчивал роман при Любови Евгеньевне…
Так что этот вопрос не стоит даже и обсуждать: посвящение должно оставаться, хотя читатели должны помнить всегда и о Татьяне Николаевне, в которую М. А. тоже был влюблен и которая прошла с ним самые, может быть, трудные дороги Жизни.
7
Велик был год… — не раз М. А. в своих произведениях, письмах, выступлениях подчеркнет, что он испытал в Киеве за полтора года гражданской войны и революции: борьба за власть между большевиками, Центральной Радой, Гетманом, белогвардейцами, Петлюрой несла с собой непредсказуемость декретов, приказов и постановлений. Человеческая жизнь в ходе последовательных смен власти в сущности ничего не стоила, а потому эти годы и были страшными.
8
Отец Александр — священник киевской церкви Николы Доброго, друг А. И. Булгакова, профессор Киевской духовной академии А.А. Глаголев: венчал М. А. Булгакова и Татьяну Николаевну Лаппа, отпевал Варвару Михайловну, мать М. А., в феврале 1922 года.
9
«Саардамский Плотник» — роман П. Р. Фурмана (1809–1856), написан в 1849 году, роман о юности Петра I многократно переиздавался.