Подняв глаза к ряду блестящих точек, она смотрела и слушала. В ее душе звучали слова: «Наши души будут вместе!» И она с поразительной ясностью чувствовала их правду. Музыка была его душою, которая летела к ней и проникала в ее душу пламенной сладостной лаской.
Она закрыла лицо руками и с бьющимся сердцем жадно ловила звуки музыки: она дышала ими — она впивала его душу.
Так прошло довольно много времени, после чего на несколько минут воцарилась тишина; в вилле перестали играть, но потом снова послышалась музыка, хотя уже более тихая, как будто плывшая издали, — скрипка умолкла, и пело только фортепиано. Оно пело довольно долго, а скрипка молчала. Зато в аллее почти у самой решетки послышался глухой шум шагов. Клара выпрямилась, как от удара электрического тока. За решеткой тут же перед нею стоял высокий и стройный мужчина. Она узнала его, несмотря на окружавшую их темноту. Он взял ее обе руки и стал шопотом говорить:
— Мне было необходимо видеть вас еще раз сегодня. Играя, я думал все время: «Пойду к ней!» Я перестал играть и пришел сюда. Я сказал ему: «Продолжай играть, не переставай играть!» Потому что я хотел говорить с тобою под звуки музыки… Какая пасмурная ночь, и как шумит ветер! Не правда ли, звуки музыки на фоне этого шума кажутся каким-то воздушным узором? Послушаем вместе.
Он все сильнее сжимал ее руки в своих руках и приближал свою голову к ее голове. Они стояли так, слушая музыку. Песня, полная тоски и страсти, сливалась с шумом ветра, который повеял из-за туч и умчался, унося ее к тучам. Музыка продолжала изливаться во мрак сада, теперь уже совсем притихшего.
— Хорошо я сделал, что пришел? Мне нужно было видеть тебя и попрощаться с тобой на весь завтрашний день. Сегодня, сейчас приедет мой дядя, и я должен буду уехать с ним на весь завтрашний день… Увижу тебя только послезавтра. Хорошо я сделал, что пришел сегодня? Хорошо?
В упоении, почти без сознания, она шепнула:
— О да! Хорошо!..
Он притянул ее к себе за руки и стал снова шептать:
— Ступай к воротам в решетке… и я пойду туда, мы там встретимся, пойдем по нашей аллее к нашей скамеечке… хорошо?
Она отрицательно покачала головой и с мольбой зашептала:
— Нет, не просите этого… не просите этого… а то я уйду!
Быстрым движением он выпустил ее руки, но спустя секунду снова прижал их к своей груди.
— Да, да! Не иди! Спасибо тебе, что ты не пошла… пусть нас разделяет эта решетка… Но не удаляй своей головки, придвинь ее… ближе… вот так… о, моя дорогая!
Ее голова лежала у него на груди. Во тьме, то стихавшей, то наполнявшейся шумом ветра, музыка пела, тоскуя и любя… С лицом у ее лица, с глазами в ее глазах он спросил:
— Любишь меня?
Она молчала несколько секунд… Потом, как самый тихий вздох, из ее раскрытых в упоении уст послышался шопот:
— Люблю!
— О, дорогая!
Но в это мгновение произошло нечто необыкновенное. Уже несколько минут до этого из мрака выглядывала фигура человека, который то приближался на цыпочках к разговаривавшей парочке, то снова робко удалялся. Человек этот был одет в костюм с металлическими пуговицами, которые белели у него на груди и на рукавах, когда он выходил из глубокой тени. Он не мог слышать шопота стоявшей у решетки пары. Быть может, он даже не видел женщины, которую закрывала высокая мужская фигура. Но эту последнюю он хорошо узнал и в течение нескольких секунд вертелся возле нее в нерешительности, не зная как поступить. Мужчина у решетки, нагнувшись, над женской головкой, лежавшей у него на груди, шептал:
— Посмотри на меня… Не отстраняй губок… напрасно — я их все-таки найду… возьму!
В этих словах, хотя и очень тихих, явственно сказывалась власть человека, привыкшего к победам. И вдруг, в нескольких шагах послышался почтительный и робкий, но все-таки отчетливый голос:
— Ваше сиятельство!..
Мужчина весь вздрогнул, опустил руки и, озираясь, машинально спросил:
— Что тебе?
— Приехали их сиятельство, дядя вашего сиятельства… приказали везде искать ваше сиятельство…
Только теперь тот, к которому обращались с этими словами, опомнился. Но тотчас же им овладел страшный гнев. С сердитым жестом, дрожащим голосом он крикнул:
— Пошел вон!
В аллее послышались шаги торопливо удалявшегося человека. А он снова обернулся к девушке, которая стояла по другую сторону решетки, вся выпрямившись, неподвижная, замершая.
Пробуя улыбнуться, он стал говорить:
— Итак, все открылось! Проклятый лакей! Не сердись… я так сделал из опасения, чтобы ты не убежала.
Она с широко раскрытыми глазами шопотом спросила:
— Вы — князь?!
В этом шопоте слышалось что-то, почти безумное. Он начал снова:
— Ну да… но что ж из этого? Разве…
И он пробовал снова овладеть ее руками. Но она схватилась за голову, и с уст ее сорвался крик без слов… такой, громкий, что пронесся по обоим садам… В ту же самую минуту она повернулась и, бросившись в смертельном ужасе бежать, исчезла во мраке.
V
Князь Оскар возвратился из путешествия на третий день под вечер. Спустя час после приезда он шел по аллее сада с пасмурным, чуть ли не мрачным лицом… Он остановился у скамейки из дерна, поглядел на ее низкое сиденье, осмотрелся вокруг. Приближались сумерки. На газоне, видневшемся из-за толстых стволов деревьев, лежали косые коврики золотистого света, а на дорожке дрожали золотые кольца и колечки. На низкой траве скамейки увядало несколько забытых цветочков.
Все здесь было точно такое же, как и в тот вечер.
Князь бросился на скамейку, снял шляпу, оперся головою на руки и тихо произнес:
— Беда!
За час перед тем, сейчас же после приезда, оставшись наедине с камердинером Бенедиктом, он коротко спросил:
— Ну что там?
Старый слуга, любимец князя, ответил с низким поклоном:
— Плохо, ваше сиятельство!.. Съехали с квартиры…
— Кто съехал с квартиры? — крикнул князь.
— Выгрычи…
— Когда?
— Сегодня утром.
— Куда же?
— Я еще не знаю, но если ваше сиятельство прикажут…
Он хотел сказать: «я разузнаю!», но счел за лучшее не заканчивать фразу. Князь не говорил ни слова. Он стоял лицом к окну и, не оборачиваясь, спросил опять:
— Ты не видел ее?
Да, Бенедикт ее видел. Чтобы не упускать из виду домика, обсаженного фасолью, он прошелся вчера вечером, — так, в начале одиннадцатого часа, — по аллее, примыкавшей к тому саду. Проходя, он услышал плач. Он подошел осторожно, без шума, и увидел ее из-за дерева: она стояла на коленях у решетки, держась за нее руками и прижавшись к ней головой. Она сильно плакала. Раз она подняла голову и посмотрела на виллу. Потом снова зарыдала и так низко нагнулась к земле, что ее руки и лицо утонули в траве. Но когда господин Пшиемский стал играть в вилле, она быстро вскочила и, как стрела, бросилась бежать домой. Это было вчера между десятью и одиннадцатью вечера. Сегодня в семь часов утра Бенедикт ходил к своему знакомому, что живет на той улице напротив их забора, и узнал, что Выгрычи съехали с квартиры чуть ли не с восходом солнца, а на их место переехала какая-то старушка с работницей и кошкой.
Все это Бенедикт доложил бесстрастным тоном рапорта по службе. Князь, не отрываясь от окна, сказал:
— Ступай!
Камердинеру показалось, что князь произнес это слово сильно изменившимся голосом.
Теперь князь сидел на скамейке, склонив голову на руки, очень грустный, в глубоком раздумье.
«Она ушла, как некий сон чудесный»… Исчезла! Но это пустяки! Нет ничего легче, как найти ее. Стоит только сказать Бенедикту, и завтра или, самое большее, через два дня он будет знать, куда они переехали.
Но стоит ли искать? Она убежала. Женский инстинкт самосохранения заставил ее бежать. Таков порядок вещей. Самка убегает от самца, если не имеет в виду свить с ним гнездо. Она, такая разумная и полная благородной гордости, поняла, что после краткого блаженства ее ожидало бы большое несчастье. Она убежала с горьким плачем, но… убежала!
— Какая сила в этом ребенке!
А однако были минуты, когда она была слабой, и он тоже в подобных случаях бывает очень слабым. Кто знает, что могло бы случиться? И хорошо, что не случилось! Он никогда не простил бы себе этого.