В эту минуту с крыльца донесся тоненький, звонкий голосок:
— Отец! Скоро вы придете обедать?
Кулеша с середины двора загремел:
— Не скоро, мне еще с панам Ежем надо поговорить.
Аврелька сбежала с крылечка и через минуту уже стояла подле отца, а из сеней высунулась Кулешова и издали заохала:
— Иисусе, Мария! Да вам уж давно бы пора поесть! А то проголодаетесь, а потом объедитесь и, не приведи бог, захвораете!
И она проворно засеменила по снегу вслед за дочерью.
Из флигеля выбежала средняя дочь, Каролька; с пруда, как птички, вспорхнули младшие дети, катавшиеся на льду с деревенскими ребятишками, и все гурьбой направились в конец двора, где кипела во-всю работа. Порожние сани снова ехали в лес, несколько человек собирали шишки со сваленных наземь деревьев и ссыпали их в большие мешки, другие стучали топорами или складывали дрова в поленницу.
— К солнцу складывайте, к солнцу, скорее просохнут! — кричал Ежи и, обернувшись к рабочим, собиравшим шишки, заметил Кулешу, приближавшегося к нему со всем своим семейством.
— Добрый вечер, господа!
Он учтиво снял шапку и, улыбнувшись, шепнул Аврельке:
— А вы, панна Аврелия, плохой пророк!
— Что же я вам предсказала? Я уж не помню!
— Что сегодня я получу приятное письмо.
— И не пришло?
— Нарочный с почты вернулся, но без письма.
— А вы беспокоитесь?
Ежи насупился и вполголоса заговорил:
— Как же мне не беспокоиться? Вы ведь все знаете, вам я поверил все свои тайны, кажется, лучшего друга, чем вы, и быть не может, так вам я скажу, какие мысли не покидали меня сегодня весь день: может, из-за меня они ее терзают и преследуют, может, она захворала, а может, они не дают ей мне написать…
Лоб и брови у него хмурились, когда он рассказывал об этом, а Аврелька, опустив глаза, носком башмака чертила узоры на снегу; с минуту помолчав, она тихо ответила: