Мало-помалу оказывалось, что индустрия, поле деятельности которой — весь мир, нуждается в финансовой базе, значительно более мощной, чем это предполагалось вначале. И с неуклонным расширением мирового рынка, все еще остававшегося под угрозой и заторможенного близорукой кинематографической политикой Германии, все же открылась возможность вернуть доверие кинематографического капитала» [247].
И действительно, немецкому кино удалось начать взлом той блокады, которой его подвергли союзные державы после окончания первой мировой войны. Это произошло благодаря коммерческим достоинствам фильмов вроде «Мадам Дюбарри». В статье под красноречивым названием «Кино как проводник германского духа», опубликованной в журнале «Фильм-эхо» (12 декабря 1921 года), Пауль Рено, позднее автор сценария фильма Э.-А. Дюпона «Барух», писал:
«Когда после заключения Версальского мира создатели фильмов и крупные кинопромышленники попытались выйти со своими фильмами на зарубежные рынки, они повсюду натолкнулись на тесные ряды американцев. Не было страны, на кинорынке которой не обосновались бы американцы. Однако смелость и предприимчивость, неизменно характерные для немецких коммерсантов, стали наиболее отличительными качествами и руководителей немецкой кинопромышленности, которые, несмотря ни на бури, ни на пиратов, решительно отправились на новое завоевание зарубежных рынков. Сегодня, после почти трехлетних неравных боев, мы можем с гордостью утверждать, что немецкий фильм начинает завоевывать себе место почти всюду за рубежом. Это касается не только небольшой сферы деятельности кинопромышленности — это дело, в котором заинтересован весь немецкий народ».
Возвратившись из поездки по Европе, американский кинорежиссер Герберт Брэнон мог заявить («Синэа», 10 июня 1921 года):
«Похоже, что немцы — единственно серьезные наши конкуренты. У них есть все необходимое для развития кинопромышленности. Они природные мастера кинотехники. Они достаточно мудры, чтобы заглянуть за пределы собственных границ. Они начнут делать, и уже делают, фильмы, пригодные для демонстрации во всем мире».
Подъем кинематографической индустрии был главным образом делом рук людей, возглавлявших «УФА», которая уже в 1920 году восстановила свои связи с Италией и странами, возникшими на территории, некогда занятой центральноевропейскими государствами, а также с Великобританией, Азией и Америкой. Во время переговоров с Адольфом Цукором, директор «УФА», Карл Братц договорился в июле 1920 года с «Парамаунт» о прокате американских фильмов в Германии, Австрии, Польше, Турции и Болгарии.
Импорт зарубежных фильмов в Германию строго запрещался начиная с 1916 года. Этот запрет был сорван с помощью «окна на Запад», пробитого оккупацией Рейнской области в 1919 году. Двести пятьдесят зарубежных фильмов были контрабандой завезены и выпущены на немецкий кинорынок в течение 1919–1920 годов. Чересчур дорогие французские фильмы оказались вытеснены старыми американскими картинами, продававшимися по демпинговым ценам. Имперское министерство экономики приняло решение ввести систему квот на импорт зарубежных фильмов. Новая система вводилась в действие с 1 января 1921 года и основывалась на 15 процентах от всей немецкой кинопродукции. В первый год квота составила 180 тысяч метров позитива.
Кинематографическая и театральная цензура были отменены 12 ноября 1918 года. Историк гитлеровского кино позже счел решение об отмене цензуры причиной последовавшего падения нравов [248]. И действительно, под прикрытием дидактических задач появилось множество эротических фильмов. Одним из специалистов по подобным «просветительским» произведениям был режиссер Рихард Освальд: «Да будет свет» (1917–1918), «Проституция» (1919), «Иначе, чем другие» (1919), «Дневник падшей девушки» (1918). Зигфрид Кракауэр писал по поводу этих фильмов:
«Эротические фильмы отвечали примитивным нуждам, возникающим во всех странах после войны. Сама природа требовала того, чтобы народ, столкнувшийся лицом к лицу со смертью и разрушением, утвердился в своих попранных жизненных инстинктах, дав им прорваться с необузданной силой. <…> Хотя некоторые из [режиссеров] притворялись, будто их возмущала суровость Уголовного кодекса, они не имели ничего общего с довоенным бунтом против обветшалых сексуальных условностей. Не отражали эти картины и революционных чувств, бурливших в тогдашней литературе. Они представляли собой заурядные поделки на потребу невзыскательной публике» [249].
248
249
Цит. по кн.: