Нина, молодая жена клерка (Грета Шредер), просыпается в Бремене с именем супруга на устах. Носферату тотчас же отступает от облюбованной им жертвы. Этот телепатический феномен, по мысли Галеена, доказывал сверхъестественную силу любви. Клерк спасается бегством, а вампир Носферату, который становится воплощением моровой язвы, покидает свой замок и пускается в странствия. Всюду, где ступает его нога, кишат крысы, а люди падают замертво. Носферату поднимается на палубу отплывающего корабля — команда умирает, а корабль без капитана плывет по воле волн. Наконец Носферату добирается до Бремена, где и встречает Нину: по замыслу Галеена, этот символический эпизод свидетельствовал о том, что гибельные чары Носферату не могут побороть того, кто бесстрашно выступит им навстречу. Нина не бежит от вампира, а… приглашает Носферату войти в ее комнату. И тут происходит чудо: всходит солнце, и вампир растворяется в воздухе. Нина умирает» [338].
Для Зигфрида Кракауэра «Носферату… это кровожадный вампир-тиран, родившийся на пересечении мифа и сказки. И вовсе не случайно, что именно в эту пору немецкая фантазия постоянно обращается к таким образам, точно ею движет любовь-ненависть. [Центральная идея фильма] — силы тирании пасуют перед великой любовью, символ которой победа Нины над Носферату»[339].
Подобная интерпретация — порождение скорее системы, нежели фактов. Можно ли было думать, что Мурнау (пусть и не подозревая) своим фильмом содействовал распространению пропаганды нацистов, подготавливающей их победу?
Адо Киру, напротив, считает, что «пройдя через «Носферату», мы обретем абсолютное выражение Любви и Возмущения». Как бы мы его ни толковали, этот завораживающий фильм, вольная экранизация романа Брэма Стокера «Дракула», значительнее самого романа, написанного в конце века, и всех его многочисленных переделок.
Если «Носферату» и экспрессионистичен, то главным образом из-за сюжета. Фильм снимался в основном на натуре, а декорации (весьма скромные) Альбена Грау скорее реалистические, чем искажающие, и, уж во всяком случае, менее фантастичны, чем большинство естественных декораций: например, замок в Карпатах (снимался в Богемии) или три ганзейских дома, где по преданию жил Носферату. Они впечатляли сильнее, нежели романтическая супружеская пара, неловкая, холодная и скованная. Г. Волленберг писал («Дер фильм», март 1922 года):
«Образ вампира, несомненно, производил бы больший эффект, если бы все действующие лица были выдвинуты на первый план и если бы он чаще упоминался в их разговорах. Их судьба была бы нам ближе, тогда как фильм… кажется сегодня похожим на сказку. <…> Вот пожелания, которые можно обратить к этому поразительному в целом произведению, приглашающему к размышлению над иными, более тонкими средствами режиссуры…»
Андре Жид, посмотревший фильм спустя шесть лет после премьеры, высказал ту же сдержанность:
«Вместо того чтобы непрерывно напоминать об этом ужасе, разве не лучше сделать вид, что хочешь успокоить зрителей: «Да нет же, нет — ничего ужасного, все вполне естественно, возможно, даже чересчур изящно…» И то, что вот этому изысканному существу предстоит умереть с пением петуха, зрители воспримут как неожиданность, с облегчением, но одновременно и с сожалением. <…> Короче, фильм совсем не удался» [340].
С непомерным гримом, когтями, голым черепом, длинными, заостренными ушами, походкой вприпрыжку, Носферату не боится казаться смешным, но создает вокруг себя подлинную «симфонию ужаса»: Носферату несет на плечах огромный гроб; затем появляются гробы, полные земли и крыс; вампир поднимается из трюма парусника — и экипаж гибнет от моровой язвы; судно заходит в Бременский порт, а у безумца рассеянный вид; Носферату исчезает при пении петуха.
А начинается фильм с того, как клерк, существо достаточно бесцветное, въезжает в лес, перебирается через мост, по которому навстречу ему движутся привидения. Таинственная карета во весь опор мчится по ухабистой дороге, направляясь к замку графа Орлок.
В Германии и во Франции картина имела большой успех у критиков. Так, Робер Деснос говорил о «чудесном фильме, намного превосходящем по своей режиссуре «Калигари», о том, что «ни один новаторский прием не был произвольным, все принесено в жертву поэзии и ничто — голому мастерству». Позже фильм с энтузиазмом встретили сюрреалисты.