— Как же ему не любить меня! — воскликнула г-жа де Баранси, быть может, уж слишком мелодраматически. — Ведь у несчастного малютки нет никого на свете, кроме матери!
— Ах! Стало быть, вы вдова?
— Увы, ваше преподобие! Муж мой умер десять лет назад, в самый год нашей свадьбы, и при весьма печальных обстоятельствах… Ах, господин аббат! Сочинители, которые бог знает где ищут приключений для своих героинь, даже не подозревают, что самая заурядная жизнь стоит десяти романов… И лучшее тому доказательство — моя судьба… Итак, граф де Баранси принадлежал, как вы уже, верно, поняли по его имени, к одному ив самых старинных родов в Турени…
Она попала впросак. Отец О., как нарочно, родился в Амбуазе и отлично знал все дворянство своей провинции. В тот же миг граф де Баранси очутился в одной компании с начальником главного штаба Пимбоком и раджей из Сингапура, которые с самого начала были на подозрении у священника. Однако он и вида не показал и удовольствовался тем, что спокойно прервал мнимую графиню.
— Не кажется ли вам, как и мне, сударыня, — спросил он, — что, пожалуй, жестоко уже сейчас разлучать с вами ребенка, который, судя по всему, настолько к вам привязан? Он еще так мал! Достанет ли у него сил перенести столь горестную разлуку?..
— Вы ошибаетесь, сударь, — ответила она простодушно. — Мой Джек на редкость здоровый ребенок. Он в жизни не хворал. Может, он немного бледен, но это от парижского воздуха, мальчик к нему еще не привык.
Раздосадованный тем, что она не поняла его с полуслова, священник снова заговорил, уже с некоторым раздражением:
— Ко всему еще наши дортуары сейчас переполнены… Ведь занятия давно начались… Мы даже вынуждены были предложить некоторым уже зачисленным ученикам обождать до будущего года… Я буду вам весьма обязан, если и вы соблаговолите подождать. Пожалуй, тогда можно будет попытаться… Однако поручиться я не могу.
Она поняла.
— Значит, вы отказываетесь принять моего сына? — проговорила она, бледнея. — Но вы по крайней мере не откажетесь сказать мне, почему?
— Сударыня! — ответил священник. — Я бы многое отдал, чтобы это объяснение не понадобилось, но коль скоро вы меня к нему вынуждаете, я обязан довести до вашего сведения, что вверенное мне заведение требует от семейств, поручающих нам воспитание своих детей, безупречной нравственности… В Париже достаточно светских учебных заведений, где ваш маленький Джек обретет все то, в чем он нуждается, но у нас это невозможно. Заклинаю вас, — прибавил он, заметив ее протестующее и возмущенное движение, — не вынуждайте меня к дальнейшим объяснениям… Я не вправе вас ни о чем спрашивать, ни в чем упрекать… Сожалею, что причиняю вам боль. Верьте, что мой решительный отказ столь же неприятен мне самому, как и вам.
Пока священник говорил, лицо г-жи де Баранси выражало то обиду, то высокомерие, то замешательство. Сперва она попыталась сохранить самообладание, высоко подняла голову и приняла непроницаемый вид, но доброжелательство, прозвучавшее в словах ректора, нашло отклик в этом легкомысленном существе, и молодая женщина внезапно разразилась жалобами, слезами, признаниями, пустилась в шумные и горестные излияния.
О да! Что и говорить, она так несчастна! Никто даже не подозревает, сколько она уже выстрадала из-за этого ребенка…
Ну да! У ее дорогого несчастного малыша нет фамилии, нет отца, но разве он повинен в своей беде, разве он должен отвечать за грехи родителей? «Ах, господин аббат, господин аббат, умоляю вас!..»
В порыве крайнего самозабвения, который при менее серьезных обстоятельствах мог бы вызвать улыбку, она завладела рукой священника, холеной, как у епископа, мягкой и белой рукой, а тот не без смущения осторожно пытался ее высвободить.
— Успокойтесь, милая! — уговаривал он, напуганный этим взрывом отчаяния, этим потоком слез, ибо плакала она, как ребенок, каким, в сущности, она и была, захлебываясь от рыданий, громко всхлипывая, не сдерживаясь, как это свойственно вульгарным натурам.
«Господи, что стану я делать, если ей вздумается упасть в обморок?» — думал бедный священник.
Однако все попытки успокоить посетительницу приводили ее в еще большее возбуждение.
Она жаждала оправдаться, все объяснить, поведать о своей жизни, и ректору поневоле приходилось следовать за нею по темному лабиринту ее рассказа — обрывистому, запутанному, бесконечному, куда она очертя голову устремилась, теряя на каждом шагу путеводную нить и нимало не задумываясь над тем, как она выберется оттуда на свет.