— Вы столько времени говорите, что у вас, верно, в горле пересохло, — простодушно сказал мастер и велел поднести гостю кувшинчик отменного сидра и гречишную лепешку, испеченную Зинаидой к завтраку.
Право же, у этой лепешки был такой соблазнительный вид, корочка ее так аппетитно золотилась, что поэт, как известно, любивший покушать, поддался искушению и проделал в ней такую громадную брешь, какая могла поспорить разве только с той, что в свое время проделал нож Белизера в пресловутом окороке.
Из длиннющей речи, которую Джек выслушал, он усвоил только одно: оказывается, д'Аржантон проделал это далекое путешествие, чтобы привести в Эндре деньги и избавить его от позора, от скамьи подсудимых. И в самом деле, с пафосом разыгрывая эту комедию, поэт не преминул извлечь пользу из лежавших у него в бумажнике кредитных билетов — он все приговаривал, похлопывая себя по карману: «Я привез деньги…» Мальчик, вообразив в простоте душевной, что д'Аржантон не пожалел шести тысяч франков для того, чтобы спасти его, стал уже думать, что он ошибался, что тот вовсе не такой дурной и неприятный человек, а холодность его напускная… Никогда еще Джек не был так почтителен, так внимателен к «врагу», а д'Аржантон, пораженный этой внезапной переменой, не узнавал больше «норовистого коня» и, как всегда, приписывал ее своему благотворному влиянию. Он сказал себе:
«Я укротил его».
Эта мысль, равно как и сердечный прием, оказанный ему в доме Рудиков, привели его в отличное настроение.
Если бы вам довелось увидеть, как поэт и мальчик под руку спускаются к реке по улицам Эндре, как они беседуют, прогуливаясь по дамбе вдоль Луары, вы бы приняли их за добрых друзей. Джек испытывал радость оттого, что мог поговорить о матери, узнать о ней новости, подробно расспросить, как она живет, и словно ощутить аромат ее присутствия, глядя на человека, которого она так любила! Если бы он только знал, что она совсем близко от него, что вот уже почти час в д'Аржантоне борются остатки сострадания и ревнивый эгоизм и поэт спрашивает себя: «Сказать ему, что она тут?»
Отправляясь в Эндре в роли судьи, д'Аржантон никак не ожидал такого поворота событий. Разумеется, он с восторгом привез бы к матери преступного, униженного сына, которого она не посмела бы даже приласкать. Но самому привести к ней торжествующего героя, ставшего жертвой рокового стечения обстоятельств, присутствовать при нежной, теплой встрече двух существ, чьи сердца упорно стремились друг к другу, — нет, это было выше его сил!
И все же, чтобы пойти на подобную жестокость, чтобы отнять у Шарлотты и ее сына радость встречи, когда они волей судьбы оказались так близко друг от друга, нужен был какой-то благовидный предлог, хитроумная отговорка, такой повод, который выглядел бы убедительным и, главное, мог быть сопровожден высокопарными словами. И такой повод дал ему сам Джек.
Вообразите, что этот бедный, наивный мальчик, покоренный непривычной мягкостью д'Аржантона, поддался внезапному порыву, потребности излить душу и сознался поэту, что не чувствует никакой склонности к той жизни, какую ведет, что из него никогда не получится путного рабочего, что он тут очень одинок, что ему так тоскливо вдали от матери, и робко спросил, нельзя ли приискать ему какое-нибудь другое занятие, которое больше бы отвечало его природным склонностям и было бы ему по силам… Нет, работы он не боится!.. Но только ему бы хотелось немного меньше работать руками и чуть больше — головой.
В пылу разговора Джек сжимал руку поэта и вдруг почувствовал, что рука д'Аржантона уже не отвечает на его пожатие, как будто холодеет и тот старается ее высвободить. И вдруг перед мальчиком вновь возникло бесстрастное лицо и суровый, оловянный взгляд былого «врага».
— Ты меня глубоко, глубоко огорчаешь, Джек. И твоя матушка тоже сильно сокрушалась бы, если бы видела, в каком ты настроении. Ты, значит, забыл мои слова, а ведь я тебе их повторял много раз: «Нет на свете людей более жалких, чем беспочвенные мечтатели… Берегись неосуществимых фантазий, бесплодных грез… Наш век — железный век… За дело, Джек, за дело!»
Бедный мальчик вынужден был битый час слушать эту выспреннюю речь, эти леденящие душу наставления, которые, казалось, пронизывали насквозь, как струившийся с неба дождь, и нагоняли такую же тоску, как тьма, уже окутывавшая землю…
В то время, как они прогуливались по дамбе, там, на другом берегу реки, стояла женщина, которой стало невмоготу сидеть в комнате на постоялом дворе. Она пришла на пристань и с нетерпением ждала лодку перевозчика, откуда должен был вот-вот выпрыгнуть ужасный малолетний преступник, ее обожаемый Джек, которого она не видела целых два года. Однако в распоряжении д'Аржантона был теперь нужный предлог: в том пагубном расположении духа, в каком пребывал мальчик, свидание с матерью могло окончательно выбить его из колеи и лишить последних остатков воли… Осторожности ради следует избежать этой встречи… У Шарлотты, верно, достанет благоразумия понять, что надо пойти на эту жертву в интересах сына. «Какого черта! Ведь жизнь не роман!..»
Вот как случилось, что Джек и его мать, хотя их разделяла всего лишь река, хотя они находились так близко друг от друга, что достаточно было погромче крикнуть и каждый услышал бы голос другого, в тот вечер не свиделись. Встретились они лишь много времени спустя.
VIII
КОЧЕГАРКА
Как это получается, что дни, которые тянутся так мучительно долго и тягостно, затем складываются в быстротекущие годы?
Вот уже два года, целых два года прошло с тех пор, как Зинаида вышла замуж, а Джек с честью вышел из ужасного положения. Что же делал он эти два года? Работал, выбивался из сил, шаг за шагом проходил нелегкий путь, отделяющий неопытного ученика от умелого рабочего, которому и платят соответственно. От тисков он перешел к обработке железа. Он ковал его молотом, ковал и кувалдой. Руки его покрылись мозолями, а ум огрубел. Вечером он без сил валится в постель, ибо он не очень крепкого здоровья, спит тяжелым сном, а наутро вновь начинается все то же унылое, бесцельное, безотрадное существование. К кабачкам со времени своей пресловутой поездки в Нант он испытывает отвращение. В доме Рудиков тоже невесело. Супруги Манжен обосновались в Пулигане, на морском побережье, после отъезда славной толстушки дом кажется необитаемым, опустела и ее комната, откуда она увезла свой шкаф, большой шкаф с приданым.
Г-жа Рудик почти не выходит, часами сидит возле окна с постоянно задернутой занавеской — теперь она, вялая, ко всему безразличная, уже никого не поджидает. Она не живет, а прозябает. Кажется, будто жизнь из нее вытекает, точно кровь из открытой раны. Один только папаша Рудик сохраняет постоянную ясность духа, как человек, у которого совершенно чиста совесть. Его маленькие, живые и зоркие глазки сохранили всю свою остроту. Просто диву даешься, как при этом он умудрился сохранить такую слепую доверчивость и простодушие, мешающие ему разглядеть зло.
Жизнь Джека течет безо всяких событий. Последняя зима была очень суровой. Луара принесла людям много невзгод, затопила чуть ли не весь остров, часть его стояла под водой четыре месяца. Работали в сырости, дышали туманом и ядовитыми испарениями болот. Джек сильно кашлял, у него часто бывал жар, он долго лежал в больнице, но ведь это не события. Время от времени приходили письма из Этьоля — ласковые, когда мать писала их танком, назидательные и холодные, когда поэт диктовал их, заглядывая через ее плечо. Поступки и деяния д'Аржантона занимали большое место в посланиях его терпеливой жертвы. Таким образом Джек узнал, что «Дочь Фауста» наконец завершена, прочитана актерам Французского театра, и у этих шутов хватило наглости единодушно отвергнуть ее, за что, разумеется, поэт обрушил на них поток «уничтожающих слов». И еще одна важная новость — примирение с Моронвалями: отныне супруги были допущены к столу в Parva domus, куда они теперь являлись по воскресеньям в сопровождении «питомцев жарких стран», которые цветом своей кожи наводили страх на тетушку Аршамбо.
Моронваль, Маду, гимназия — как все это теперь далеко от него, как давно все это было! И дело не только в том, что между Эндре и проездом Двенадцати домов лежит немалое расстояние, не только в том, что это фантастическое прошлое отделено от мрачного настоящего несколькими годами. Теперь Джек той поры казался ему человеком иного склада — утонченным, изысканным. И в самом деле: что было общего между златокудрым мальчуганом с розовой нежной кожей и долговязым, тощим пареньком в рабочей блузе, сутулым, с торчащими лопатками и худыми плечами, загорелым, но с красными пятнами на скулах?